держать её в своих руках, как пойманную птицу, почувствовать, как в грудке испуганно колотится сердце, овладеть ею, торжествующе, грубо, прямо на этом подоконнике, замучить её, довести до слёз, до истерики, до изнеможения... Мне было этого мало.
Я целовал её шею, она запрокинула голову, чтобы я мог жадно впиться губами в её горло. Прижался ртом к её волосам.
— Мама... Ты меня любишь?
Её тело вздрогнуло в моих руках. Она была моей мамой, моей второй мамой. Повернулась ко мне. Она смотрела на меня снизу вверх, и в её глазах стояли слёзы. Моё лицо оказалось в её ладонях.
— Я люблю тебя! - произнесла она срывающимся голосом, у неё от волнения сводило скулы.
Чего мы оба хотели? Я жаждал женского тела? Она хотела мужчину? Я не ханжа, я отвечу: да, мы хотели этого. Но это лишь часть картины. Когда я шёл к ней, я мечтал лишь о том, чтобы она сидела в кресле, а я бы положил голову ей на колени, и закрыл глаза, почувствовав поглаживания её рук. Она бы дала мне всё, что я захотел, но не потому, что хотела мужчину, а потому что любила меня.
Любовь... Что мы понимаем под этим словом? Ведь на земле превыше всего материнская любовь, её невозможно купить, невозможно подделать. И более всего мы желаем этой любви, слияния с ней. Подсознательно мы хотим вернуться изэтого жестокого мира обратно в полное любви к нам материнское лоно, раствориться в нём, в этом непреходящем блаженстве. Мужчины ищут нирвану, совокупляясь с женщиной в подсознательной попытке слиться с источником своего рождения.
Она приняла мою игру. Нет, нет, не игру! Наш язык опять обманывает нас, подсовывая искажённые понятия. Как это сказать... Поймите, это не было игрой, это было на самом деле...
— Мама... - прошептал я - Я тоже очень-очень люблю тебя...
Я целовал её солёное от слёз лицо, а она целовала моё. Мы хотели целовать друг друга, мы сталкивались лбами, носами, губами... Мы делали это счастливо улыбаясь, ведь мы только что нашли друг друга.
Я целовал её глаза, шею, обнажённое плечико с прозрачной бретелькой лифчика, она обнимала меня одной рукой, в то время как другая, расстегнув рубашку, лежала на моей груди. Разволновавшись, мы часто дышали.
— Мама, - прошептал я чуть слышно - Мама, я хочу...
"Тебя" не прозвучало, но было понятно и без этого.
— Да, - ответила она, глядя расширенными зрачками мне в глаза.
Она занавесила окно плотными шторами. Она сбросила халат, и её сохранившая девическую стройность фигура проявилась на фоне окна. Я сел на диван, она забралась на него с ногами. Мы молча смотрели друг на друга, а потом она наклонилась ко мне, и я почувствовал её дыхание на своих губах. Мы целовались, торопливо, жадно, и слова были не нужны. Она обнимала меня за шею, а я её за талию, ощущая пальцами тонкую резинку гладких, сотканных из воздуха трусиков.
— Хочешь молочка? - прерывистым шёпотом спросила она, дыша ртом мне в лицо - Ты помнишь, где застёжка?
Приводя в порядок сбитое дыхание, она, словно обессилев, откинулась на подушку дивана, положив голову на закинутые на затылок руки. Её небольшие грудки ещё не потеряли своей формы и словно ожидали меня.
— Мама, какую грудь ты мне давала?
— Ту, что побольше. Ты прожора.
— Это всё моё? А где же моя сестра? - шутливо прошептал я ей на ушко.
— Если хочешь, будет, - ответила она.
Я не заметил на её лице и тени улыбки и оторопев, решил, что ослышался. Впрочем, я быстро забыл об этом. Её голова была запрокинута, и
И зачем я поделилась блинами?! 