член, помогая себе рукой. Облокотившись на стенку лифта, я нашёл упор в поручне, наклонился вперёд. У меня не было сил к сопротивлению. Эта жадная соска рвалась к победе, радостно хлюпала ротиком, причмокивала и постанывала. Видимо, тот факт, что мы находимся в лифте, а не в квартире, будоражил Олины нервы. Она боялась быть застигнутой врасплох, целующейся на общем балконе, что уж и говорить о минете в лифте или сексе в Новогоднюю ночь, когда мама возлюбленного спит в соседней комнате и в любую секунду может нагрянуть с проверкой. Риск быть схваченной с поличным заводил Олю с пол-оборота. Я только через некоторое время осознал, что моя осознанная тяга к экстремальным условиям является лишь блеклой тенью её неявно выраженного загнанного в подкорку похотливого стремления эпатажно проявить себя.
Любое действие, притягивающее внимание, любой риск, вызывающий восхищение, пускай и внутреннее, как самолюбование, заводили Олю. Она становилась развратной экстремалкой, стоило мне лишь заикнуться с предложение пошалить. В этот раз я недолго усердствовал лукаво. Откинувшись назад, я схватил соску за головку и принялся чёткими движениями месить всё, что осталось у неё во рту, в горячую кашу. Две руки сковали движения Олиной головы, я подчинял её насаживаниям, я приучал её становиться послушной горячей дыркой для моего члена, мой кол влетал в неё, натыкаясь на заднее мягкое нёбо, вытрахивая её с потрохами, до горлового хрипа и носового гудения, до слёз посыпавшихся из глаз явно не потому, что ей было больно или она страдала, вовсе нет, она не пыталась оттолкнуть меня, просто став для меня дыркой, она невольно почувствовала всю мощь моей похоти, обрушившейся на её маленький, с детства не знавший сметаны и колбасы рот.
Кому-то может показаться, что мы сражались в порыве страсти целую вечность. На самом же деле всё произошло достаточно быстро. Главное разогнаться и не увлечься скучной рекламой, развешенной по стенам лифта. В моём случае взгляд неизменно находил сексапильную брюнетку, похожую на Катю. Она стояла возле дивана, усмехалась, указывая на цену. Короткое обтягивающее платье едва прикрывало срам. Я представил, как беру её, или Катю, кого угодно с такими формами, и бурно кончил. Почему-то чужая потусторонняя мысль, образ, навязанный со стороны, имеет непреодолимую силу вторгаться в сознание, проникать и будоражить недоступностью. Я кончал в Катю, её пухлый зад, в её сладкий рот, я хватал её за сиськи, держал и насаживал их на член, с остервенением затрахивал мою пышущую женскими формами невысокую обиженную недоступную деточку.
Если бы Оля узнала, какие мысли витают в голове у молодого человека в момент истины, простила бы она ему такое прегрешение? Я не отважился спросить. Моя благодарность вылилась в поцелуи, я прохаживался по шее и щекам моей залитой под завязку куколки. Она всё ещё приходила в себя, осоловевшим и нелепым взглядом ловила любвеобильные поцелуи, которыми я щедро посыпал её нежную ещё почти детскую кожу.
Заправив член в джинсы, я критично осмотрел объект моих стараний. Она была не в себе, будто пьяная. Дышала глубоко и напугано. На просвещённом лице застыло глуповатое выражение удивления и восторга.
— Ну как, понравилась сметана? — спросил я, беря её двумя пальцами за подбородок.
Оля усмехнулась.
— И колбаса тоже ничего.
— Всего лишь ничего? — я коленом упёрся между её ножек, раздвигая их.
— Колбаса — высший сорт, — Оля захихикала. Небольшие складочки под её глазами, которые морщинками язык не поворачивается назвать, заиграли озорством.
Мы поехали, и, немного погодя, когда мы уже зашли в квартиру, Оля спросила:
Осень в Таллине (полная версия) 