А вы с Надькой приезжайте почаще. Ей послабление и вам польза в удовольствие. Ты чем себя дома балуешь, мужичка не завела ещё? Или подручными средствами обходишься, как наши доярки на ферме. Глядя на них, как не пожалеть бабёнку. Что, виновата она, коли все мужики разбежались из села?
– Спасатель, мать твою! Фу ты! Прости Господи! Вовк, давай водой смывай, вся спина огнём горит. Спереди я и сама смогу. Может обойдёмся без веника?
– Ты сюда париться пришла или спинку ополоснуть? Совсем вас город избаловал. Зады потрут и думают, помылись. Тело должно дышать свободно, а не водой с обмылками окатываться. Ровно не русские, а забугорники какие-то. Сейчас я тебя вымою, попотеешь под мужиком, как бабе положено. В предбаннике всё уже застелено, а потом и попарю сестрёнку от души.
Вернулась я в дом после Вовкиной парилки не краше матери. Едва передвигая ослабевшие ноги, я переступила высокий порог в комнату и осела на тубарет.
– Уходил разбойник сестрёнку!
– Посочувствовала мать, глядя на меня, – а уж каково мне, старухе, его прихоти исполнять! Никакого соображения у мужика нет. Нешто такое бабке можно вытерпеть? Во! Пришёл насильник пакостный, – смиренно пробормотала мать окинув подобострастным взглядом своего сына, появившегося на пороге, – дверь притвори, дитё застудишь, басурман!
– Чево это, басурман? – закрывая за собой тяжёлую, обитую войлоком дверь обиделся Володька, шлёпнув мать по заднице..
– Как есть басурман со своим гаремом. Двух баб в стельку затарабанил, охальник! – осудила мать, косо взглянув на сына.
– Должен же я сеструху отмыть на неделю вперёд. На стол собрала чего? Повечерим и в койку. С тебя Стеша и начну.
– Чего с меня проку после твоей парилки? – возмутилась мать, – Для чего тогда Шурка приехала?
– И Шура в обиде не останется, – с самодовольным прищуром глянул на меня Вовка.
– Хоть бы пару дней отдохнуть старухе дал, чистый нехристь! – безнадёжно вздохнула мать, выставляя на стол чугунок горячих щей.
– Водку не забудь. Я с утра запасся, напомнил Володька, усаживаясь на хозяйское место.
– Да разве ты её забудешь! – Укорила мать, доставая с полки бутылку «Пшеничной».– Чего было тратиться на это зелье, своим бы самогоном обошлись.
– Я на своих баб расходов не жалею. Один раз на свете живём, чтобы пойлом травиться. Знаешь, что пью только по праздникам и по торжественным датам.
– Оно, может, и торжественная дата для тебя, двух баб отымел до потери сознания и празднует, паразит, – сварливо заключила мать, выставляя на стол три гранённых рюмки зелёного стекла.
Сытно поужинали мы, под хорошую водку. Володя был прав. Непьющему человеку жалеть для себя хороший напиток – только деньги на ветер. Когда я убаюкала Серёжу, дав ему грудь, чтобы спал крепче и, легла в застеленную постель, дожидаться Вовку, то по скрипу хозяйской кровати за стеной поняла, что братик всё же выполнил своё намерение начать со своей хозяйки. Тут вдруг мать зовёт меня в приоткрытую дверь. Выбравшись из под одеяла пошла к ним. Смотрю Вовка опять завалил матушку и раскачивается на ней, срамник. Ухватил меня за руку и опрокинул рядом с собой, тиская мою грудь своей, как лопата ладонью. Начала я было отбиваться от брательника, укоряя паршивца грубой бранью, но мать лишь цыкнула на меня.
– Уймись, ты Шурка, что с него теперь возьмёшь, с выпившего. Пусть помудрует, скорее угомонится, а то до утрева ждать, когда успокоится.
Успокоился он за час. И мы, оставив его одного, храпящего на супружеском ложе, на цыпочках ушли в соседнюю комнату, чтобы не будить лихо, пока оно
энергия ци 