Ей жутко стыдно перед ним, что приходится о таком говорить, что видел ее в таком состоянии. Только сейчас осознает, что трусики и остатки колготок висят тряпочками на ногах, судорожно двумя руками стягивает лиф порванного платья.
Герман шумно, с облегчением выдыхает, осознав, что она имеет в виду. Он успел. Мчался по безмолвным коридорам, как только понял, что Маши с Юрой нет в зале, как чувствовал, что что-то не так. Когда услышал сдавленные крики из дальнего кабинета, чуть с ума не сошел от страха, что опоздал. Схватил парня за шкирку как котенка и с силой дал под дых. Хотел всю дурь выбить за то, что тот сделал с его девочкой, да тот в темноте вырвался и трусливо убежал.
— Маша, все равно нужно сделать заявление, — настаивает он, — чтобы у Велеретдинова не было соблазна повторить попытку.
— Он не сможет. Я ему не позволю. Для меня он умер, — чеканит девушка.
— Хорошо, пойдем ко мне. Тебе надо успокоиться и привести себя в порядок. Потом отвезу тебя домой, — все еще надеется уговорить ее принять верное решение, наказать подлеца.
В его маленькой лаборантской горит лишь настольная лампа, жалюзи плотно задернуты, шкафы ломятся от приборов. Усаживает ее на единственный стул за своим рабочим столом, сам включает электрический чайник.
Маша стыдливо отворачивается к окну, расстегивает туфли, стягивает с ног порванные колготки и трусики, кожу холодит сквозняком, но все лучше, чем в таком виде домой заявляться, а так может никто и не заметит. Засовывает тряпочки поглубже в сумочку. Расстроенно оглядывает порванный по шву почти до талии лиф платья, без иголки с ниткой его в божеский вид вряд ли приведешь.
— Маша, твой чай, — ставит чашку перед ней на стол, — не знал, как ты пьешь, но добавил сахара, тебе сейчас надо для восстановления энергии.
— Спасибо, — не поворачиваясь произносит девушка, — не только за чай...
— Маш, если не хочешь в полицию, надо сообщить директору. Хочешь, я с твоими родителями сам поговорю?
— Нет, не надо, пожалуйста. Я не хочу, чтобы кто-то знал.
— Маш, он должен понести ответственность, надо рассказать!
— Про вас же не рассказала, — с ноткой обиды бросила ему через плечо.
Герман резко замолчал. Она права. Почему он надеялся, что поцелуи с ним она оставит в секрете, а нападения собственного парня придаст огласке? Хотел, манипулируя ей, устранить соперника? Стало тошно. Его последний рабочий день, а он, как последнее чмо, все еще вожделеет к ученице.
— У вас есть степлер? — спрашивает Маша, — можно не пожалуйста?
Достает из ящика, протягивает ей. Она, все также отвернувшись, тщетно пытается соединить края разорванного платья, чертыхается, но упрямо продолжает щелкать, пока не вскрикивает, дергается и засовывает большой палец в рот. Как ребенок, право слово... Хотя, ребенок и есть.
— Проколола палец? Покажи, — достает аптечку с полки, пластырь, рассматривает влажный от ее слюны пальчик с двумя тонкими отверстиями, сочащимися кровью. Хорошо, вовремя очнулась, скрепку к коже не прибила.
Заклеив ранку, требовательно поворачивает к себе.
— Давай я этим займусь.
Девушка не возражает, но
глаза ее расширены и блестят. Черт его знает, наверное, не отошла от шока. Разряженного света от лампы не хватает, ничего не видно.
— Сядь на стол, поближе к свету, — просит он, направляя лампу на ее декольте. Через мгновение понимает, насколько идиотская это была идея. Она вся дрожит, лихорадочно смотрит на него, словно вот-вот в обморок грохнется. А он осознает, что стоит между ее широко расставленных голых коленок, с руками на ее полной
Марк 