Лето 1838 года Дашенька провела в загородном имении. Папеньку отослали по служебным делам в Англию, маменька отправилась вместе с ним. В тот год Дашеньке исполнилось семнадцать. Приглядывать за ней и прислуживать приставили сенную девку Марфу. Марфа, уже лет немного за тридцать, была некрасива — лицо конопато, волосы как пакля, нос кривоват, сама очень худа и безгруда. Однако с Дашенькой они очень сошлись и даже сдружились. Несмотря на необразованность Марфы, с ней было интересно. Интересно постигать житейскую мудрость, от которой барышня благородных кровей была очень далека.
Соседи в отсутствие папеньки с маменькой Дашеньку не навещали, стеснялись, видимо. Все свое время Дашенька проводила с Марфой. Они гуляли по лесу, собирали цветочки-ягодки, на речку купаться бегали, а то просили конюха Василия запрячь кобылу в дрожки, да прокатить их по окрестностям.
Но больше всего Дашеньке нравилось париться в бане. По четвергам мужики натопят баню, натаскают воды, Дашенька с Марфой закроют дверь на щеколду, чтоб не помешал никто, разденутся и поливают друг дружку из ковшика. А потом идут в парную, поддадут пару, сядут на верхнюю лавку, обливаясь потом да помахивая вениками над телесами.
Как-то вдруг Марфа возьми, да сгреби в ладонь свой мохнатый треугольник под животом. А потом средний палец запустила в мясистые складки. Пальцем шевелит, в потолок глядит отрешенно, да постанывает, словно от боли.
— Марфа, ты что? — испугалась Дашенька (уж не угорела ли или падучая на нее напала).
— Ой, барышня! — словно опомнившись, поглядела на нее Марфа. — Так мужика хочется, сил нету! А никто на меня, страхолюдину, не смотрит. Был вон Петька-кузнец хромоногий, от него другие девки нос воротили, так он со мною... да помер он в прошлом годе... Порезался, рука у него воспалилась, гангрена пошла.
— Ты, значит, Марфа, была с мужчиной? А как оно, расскажи!
— Ох, да как о том расскажешь! Услада просто! У них, у мужиков-то, така оглобля впереди! Как всунет, так мурашки по коже, сознание уходит, словно в облаках паришь... А вы, барышня, попробуйте сами-то себе сикель потереть — такое блаженство, что ни коврижки, ни пряника никакого не надо
— Да что ты, Марфа, срамно как!
— Подумаешь! В бане нет сраму. А то давайте я вам, барышня.
Не дожидаясь согласия, Марфа опустилась на колени перед Дашенькой, раздвинула ей ноги, пальцами волоски развела, открывая прелести.
— Кобели вон течным сукам лижут, а мы что, хуже что ль?
Припала губами к Дашиным срамным губкам, засосала да лизала так, что Дашенька обо всем на свете позабыла, покуда искорки в глазах не замелькали, а после судороги по всему телу пошли...
Опосля того случая чуть ли не каждый вечер, когда Марфа раздевала Дашеньку ко сну, освободившись от одежды и перед тем, как надеть ночную сорочку, барышня просила:
— Марфа, сделай!
И та делала. Лизала барышне, да сама тем временем свой сикель терла, чтобы обеим в конце сего забиться судорогами.
К концу лета вернулись родители Дашеньки. По случаю их возвращения был устроен бал и угощение a la fourchette. Съехались гости из соседних поместий, среди них молодые люди, которые наперебой приглашали Дашеньку то на вальс, то на мазурку. Больше всех Дашеньке понравился один поручик от кавалерии, вот только имени его она не запомнила. Зато, глядя на его лосины, была она просто заворожена выступающими контурами той части, что Марфа назвала оглоблею.
На другой день оба родителя позвали к себе Дашеньку.
— Мы радость тебе, доченька, хотим сообщить. Скоро мужней женою ты станешь. Иван Матвеич, сосед наш, сватается к тебе.
Поездка на юг. 
webmaster@3iks.ru