гордой надписью «Благотворительность», в котором по всем позициям расходов стояли нули. И все порадовались и отметили шампанским все радостные события сразу. Впрочем, Степан Петрович не пил. Он был, что называется, за рулем.
К вечеру прибыла бригада по разборке дома Агафьи Тихоновны во главе со Стружкиным. Рабочие внимательно изучили темные от старости стены, отметили дефектные места и нанесли на бревна цифровые метки. Что они означали, было ведомо только им самим. Работали они хорошо, дружно, и Степан Петрович пообещал: «К Новому Году въедешь. Как новенький будет!». Агафья Тихоновна не смотрела на рабочих. Она была уже на квартире Стружкиных, привыкала к новому месту и, словно заново, знакомилась с Натальей Петровной. Всю мебель и посуду Агафья Тихоновна завещала нам, и заботиться о том, на чем спать, из чего есть и как хранить имущество, нам было не нужно. Да и имущества у нас с Лидой было немного – всего-то две сумки. Мы их взяли и поехали к Егору в «Лагуну», в нумера-с. В школе номер четыре мне пока появляться не хотелось. Школа пришла к нам сама в лице маленькой женщины Ады, Аделаиды Матвеевны.
Она вошла в наш номер, старательно отряхиваясь от снега, который шел вторые сутки и не думал останавливаться на достигнутом. «Вот тебе и раз, выпал снег, радуется глаз белизне! Лейкопластырь бел на окне, утро вроде бы...». Песня Олега Митяева была как нельзя кстати. Вот только у нас не было ни магнитолы, ни кассет.
— Что же ты, друг дорогой, в школу глаз не кажешь? – начала сердито мне выговаривать Ада.
Но тут из-под одеяла высунулась Лида, голенькая и растрепанная после бурной ночи, и Ада со своими нравоучениями заткнулась.
— А это кто у нас? Жена? – удивленно спросила директриса.
— Жена! – уверенно ответил я.
— Никакая не жена! – поправила меня честная Лида. – Мы так, сожительствуем.
— Тоже хорошо! – похвалила Ада. – Спускайся вниз, позавтракаем и поговорим немного.
Она ушла, а я пропел Лиде:
— Что день грядущий нам готовит?
И вылез из-под теплого одеяла.
Оказалось, ничего особенного нам день не готовил, кроме французского завтрака с кофе и круассанами, и разговора с Адой о новогоднем концерте, о котором я почти забыл, хотя и обещал Евангелине Краевской попеть и потанцевать на нем. Хотя о Геле я не забывал. Да и как было забыть о стройном сильном теле и туфлях на высоких каблуках?
— Мы сделаем душевный концерт, – предложил я Аде. – Первое отделение – бардовские песни: Визбор, Митяев, Матвеева, второе – караоке, а после двенадцати – танцы.
— Вот и хорошо, что душевно, – одобрила Ада. – Ты попоешь, а кто еще?
— Наталья Сергеевна попоет, бывшая сестра Ангелина, и, думаю, сестра Феодора.
— А ты времени не теряешь, – прищурилась Ада. – Все монахинь совращаешь? Ладно, так и запишем, борец с религиозным угаром товарищ Сидоров. Я там тебе гитареху принесла, репетируй пока. У Егора возмешь.
Она допила кофе и ушла, а мы вернулись в номер. Егор принес гитару в футляре, я его раскрыл и прочитал: «Фендер». И больше ничего читать не стал. Стал настраивать. Лида сидела на кровати и слушала.
— Как думаешь, какие песни выбрать? – спросил я Лиду. – Про зиму, про лето или про любовь?
— Зима, вон, за окном, – задумчиво ответила Лида. – Лето еще когда будет, а любовь, она везде. Не знаю я...
После недолгих трений было решено вначале попеть о зиме, потом о лете, но первой и последней поставить известные песни про любовь: Новеллу Матвееву и Ирину Сурину.