сразу вспомнил, едва Сашкина мать показала мне несложные па из твиста. Я включил радиолу, и Лидия Петровна потянула меня за руку танцевать.
Мы подергались раз, другой, хорошо, что пластинка была короткая, но я запыхался, как после стометровки, и Лидия Петровна вспотела.
— Надо было ситчик надеть, а не крепдешин, – сказала она, отдуваясь и вытирая пот со лба. – Ну-ка, молнию расстегни!
И повернулась ко мне спиной.
Словно змеиная кожа, соскользнуло с нее цветастое платье и послушно улеглось у ног Лидии Петровны ярким кружком. На ней еще оставалась комбинация с кружавчиками, большой лифчик и маленькие трусики. Жара, а на ней столько надето, подумал я. А в доме на самом деле было прохладно. С утра не топлено.
— Ну-ка, подуй на меня! – приказала Сашкина мать, и я начал дуть и махать руками.
— Хватит, а то простудишь! – то ли в шутку, то ли всерьез сказала Лидия Петровна. – Какая музыка у тебя еще есть?
На ней была замечательная комбинация с разрезами по бокам, вероятно, чтобы удобнее танцевать было, и при каждом шаге Лидия Петровна показывала мне маленькие трусики с блестящей застежкой, только с одной стороны.
— Нужно что-то медленное, – сказала Лидия Петровна, копаясь в стопке старых пластинок. – Бостон Глиэра из балета «Красный мак».... Что за фигня? Ну-ка, поставь!
Да-да, поставь и вставь, подумал я, хорошо ручкой заводить не надо, словно патефон. Я поставил пластинку, и Лидия Петровна задумалась под музыку, словно готовя какую-то пакость.
— Мы вот что сделаем, – медленно сказала секретарша, останавливая проигрывание. – Мы будем танцевать необычный танец.
И вдруг спросила быстро, словно о пустяке:
— У тебя стоит уже?
У кого как, а у меня, едва она вошла, член тут же встал. Хорошо, что на мне были просторные домашние шаровары. Я как-то криво кинул, не то «да», не то «нет», и Лидия Петровна буквально потребовала:
— А ну, покажь!
Мои шаровары имели одну особенность – они были не на резинке, а на веревочке, завязанной бантиком. Потянешь за веревочку, дверка и откроется. Ну, а трусы с меня Лидия Петровна сняла уже сама...
Мы кружились в медленном танце, и я неумело топтался, словно дикарь, которого привели в салон бального танца. Еще бы не топтаться, член-то был у нее внутри! И мне пришлось двигать ногами, чуть согнув их в коленях, на полусогнутых. Пластинка на семьдесят восемь оборотов кончилась, и Сашкина мать сказала: «Ну, хватит. Ты, поди, устал». И что-то сделала с членом внутри себя, чем-то его сжала, и он взорвался, а с ним взорвался и я, от пяток до макушки.
Но танцы этим не закончились. Не дав отдохнуть мне и пятнадцати минут, Лидия Петровна снова предложила мне «потанцевать», к счастью, лежа. После ее настойчивых поглаживаний и сосаний он только начал оживать, как она велела запустить «удава в норку». Тот гнулся и качался, словно рябина в песне, и забираться в темноту никак не хотел. И когда я все-таки совершил над ним насилие, хрипло сказала:
— Ты, как председатель. Тот тоже топчется у входа, кряхтит и никак не войдет. Только елда у него побольше. Шевелись, что ли...
Я напустил в дом свежего воздуха, едва она ушла, чтобы выветрить запах ее духов «Белый ландыш» навсегда. Мать пришла с фермы, села возле стола, устало свесив руки.
— Ну как, потанцевали?
— Ага. Целых два раза, быстро и медленно.
— Понятно. И все у меня на кровати...
— Что-то на Вас ступор нашел, – сказала сестра Феодора, приглядываясь ко мне. – Что-то не так?