Есть сациви и пить «Хванчкару» больше не хотелось.
Когда стало совсем легко, я сказал Наташе:
— Тяжко жить без пистолета! А куда мы идем?
— Ко мне. У меня переночуешь.
Когда мы вошли в светлый подъезд панельной пятиэтажки, стало совсем хорошо. Мы поднимались медленно, и стальные набойки Наташиных туфель отсчитывали каждую ступеньку, как ходики в деревенской избе секунды: «Так-так, так-так».
В прихожей Наташа расстегнула сумку и отдала мне часы «Океан». Я их ей вернул:
— Отдайте Варлааму. В благодарность. У меня есть. Попроще.
— Ладно, отдам, – пожала плечами Наташа. – Только разве мы снова на «вы»?
— Извините, извини. Веди, хозяйка!
— Ничего особенного у меня и нет, – задумалась Наташа.
— Если есть тушенка, картошка или макароны, сделаем мировой закусон. Потому что это дело надо запить.
— И заесть! – топнула каблучком Наташа.
— И заговорить!
И мы облегченно рассмеялись.
Тушенки у Наташи не было, но была баночка сайры, и картошки не было, но были макароны «Пять минут». И вина не было, поэтому происшествие пришлось запивать чаем.
Мы славно посидели под голые новости, это когда девица, потрясая бюстом, читает новости экрана телесуфлера. Новости были так себе, дикция еще хуже, а бюст был очень даже ничего!
— Третий размер! – констатировала Наташа, когда новости закончились. – Живут же люди!
Я не стал спрашивать, какого размера у нее бюст. И так было ясно, что поменьше.
Я еще пощелкал по каналам: по одному давали оперу, по другому – диско: «Флай, робин, флай». А по третьему пел Митяев: «Давай с тобой поговорим». Очень к месту!
Первой начала Наташа:
— Слушай, а почему ты не сбежал? Ты бы, наверное, смог?
— Смог. Перелез бы через забор и убежал. А самое, главное, они бы за мной не побежали.
— Почему?
— Потому что они занялись тобой. Трахнули бы всем колхозом.
— А потом у ребенка уши от одного, нос от другого, рот от третьего.
— Да ну тебя! – фыркнула Наташа и захохотала.
Мы хохотали без перерыва, наверное, минут пять. Разрядка нервов, однако.
Отсмеявшись, я снова пощелкал пультом, но безуспешно. Голых новостей нигде не было, и обсуждать больше было нечего. Наташа посерьезнела и мягко освободилась, когда я начал целовать ее руки.
— Я тебе на диване постелю, – сказала серьезная Наташа и ушла в свою спальню, но вскоре вернулась со стопкой постельного белья и большой подушкой с наволочкой с крупными синими цветами. У тети Маши я обычно спал нагой, а тут, сознавая серьезность момента, лег в трусах, сложив свою одежду в ногах. Одеяло было легким, почти невесомым, простыня – прохладной, а подушка хранила запах Наташиных волос. Она пахла липой и совсем немного вином «Лидия».
Утром Наташа стремительно приготовила завтрак: кофе, тосты и яичницу из двух яиц. Пока я ел, она одевалась в своей комнате, и я слышал шорох ее одежды.
— Ты в ОблОНО?
— Да. А ты?
— А я поеду прощаться с тетей Машей?
— С родственницей? Она молодая? Сколько лет?
— Как много вопросов, – усмехнулся я. – Она – моя квартирная хозяйка, и почти старуха.
Наташа заглянула в кухню:
— Ну, что, готов?
Я допил кофе и ответил: «Готов».
И тоже начал собираться.
Как только я сказал тете Маше, что все решено, и я уезжаю, она принялась плакать. Она не кричала, не причитала, как деревенские: «На кого ты меня покидаешь!», она тихо плакала, и тихо слезы стекали из ее глаз на щеки, на морщинистые губы и «далее везде». Я и не заметил, как тетя Маша постарела за эти годы, превратившись из тети в