ответа, и это займет достаточно много времени, чтобы его распяли в прессе, а стервятники удовлетворились его головой. Но я этого не сделаю.
Хоффман посмотрел на меня, гнев был ясен и очевиден.
— Будь ты проклят, Салливан, - сказал он, затем повернулся лицом к присяжным.
— Вы не знаете этого человека; он - не тот молодой невинный человек, каким кажется. Он - политический интриган самого худшего сорта. В подростковом возрасте он чуть не забил до смерти священника. В качестве прокурора он показал, что сделает все ради победы. Он - творение нашего губернатора и его политических приспешников. Пожалуйста, поверьте мне, я борюсь, чтобы защитить свою семью. У вас наверняка есть семьи, неужели вы позволите их разрушить, чтобы какие-то политики могли сделать вид, будто верят в справедливость?
Он говорил это, и по его щекам текли слезы, намочив рубашку.
— Где был тем вечером ваш сын? - когда он замолчал, спросил я, будто не слышал ничего из того, что он сказал.
— Что?
— Вы меня слышали... Джерри-младший. Ваша дочь Элис была в своем общежитии в Нью-Йоркском университете, они ведут очень точный учет первокурсниц. Но где был ваш сын? - спросил я, снова придвигаясь к нему ближе. - Здесь нет привилегий, на которые можно было бы сослаться.
— Будь ты проклят. У тебя что, нет души?
— Сенатор, вы уже знаете, и я знаю. Роман между вашей женой и чернокожим преподобным и то, к чему он привел. Нужно ли нам вызвать для дачи показаний свидетелей? - спросил я и повернулся к присяжным.
Обращаясь к присяжным, я широко взмахнул рукой для эффекта:
— Эти хорошие люди умны, они понимают, что если совершить преступление вы не могли, значит, это сделал кто-то другой, и этому кому-то нужен схожий мотив, - сказал я и увидел, как у присяжных замигала лампочка.
— Так где же был ваш сын?
Хоффман выглядел практически раздавленным.
— Я обещал Эльзе (его жене), - сказал он.
— Просто скажите нам правду, ничего другого сейчас не остается.
И он согласился с этим. Мама хотела, чтобы сын был с ней, когда она сообщила папе плохую новость о беременности, но не рассчитывала на реакцию сына. Младший нанес ей один хороший сильный удар; в это время она стояла в столовой и упала с двух ступенек в залитую солнцем гостиную. Она ударилась о маленький торцевой столик, но, похоже, кроме синяка под глазом, ничего не пострадало.
Час спустя начался выкидыш, к тому времени сын ушел, злой, но извинившийся за нанесенный удар. Когда мистер Хоффман вернулся домой, у его жены было кровотечение и судороги. Он срочно отвез ее в больницу, расположенную в десяти минутах езды от их дома. Далее последовала попытка семьи скрыть преступление и необходимость общества наказать жестокого мужа, виновного или нет.
Я попросил присяжных заявить, что сенатору не может быть предъявлено никаких обвинений. Они были более чем готовы, но:
— Разве мы не можем предъявить обвинение сыну? - спросила старшина, - Разве это не наша обязанность?
— Простиите, но у меня нет над ним юрисдикции, он не занимает выборную должность, а моя юрисдикция ограничена теми, кто ее занимает, - сказал я, не совсем то толкование моей должности, которое могли бы дать некоторые, но то, чего я решил придерживаться.
— Однако, - сказал я, словно размышляя над вопросом, - если хотите, вы можете передать дело местному окружному прокурору и генеральному прокурору штата, изложив свои причины.
Что они и сделали.
***
Газета «Олбани Таймс Юнион» осветила это на четвертой странице. Это не было большой новостью, это было обычным явлением, становившимся все более распространенным. В своем
Звон Ручья 