начало лета. Было на удивление тепло, и готовилась распуститься сирень. Я шёл по двору школы в тихом сонном микрорайоне и слушал заливистое пение птиц. Я подставлял лицо ласковым лучам солнца и улыбался ему. Я был молод, полон надежд, а вся жизнь была ещё где-то впереди. Скоро дни станут длиннее, сирень наполнит ароматом нагретый воздух, а ночи станут короче, недоступнее, желаннее...
— Здравствуй, Павлик! - услышал я неожиданно.
Обернувшись, я в изумлении уставился на немолодую стройную женщину рядом с собой.
— Евгения Александровна?! Здравствуйте...
— Ой. Зови меня "тётя Женя". Хорошо?
— Да, тётя Женя.
— Зайдёшь ко мне? Я здесь совсем рядом живу.
— Дайте вашу сумку. Давайте, давайте, я донесу.
В хрущёвке Евгении Александровны были какие-то джунгли. Всё заполнено цветами. Экзотическими, вьющимися везде, разгульно цветущими, разными. Уютный диванчик, на который я сел, сразу заключил меня в свои объятия, из которых не хотелось уходить. В открытое окно врывался солнечный свет, разноголосый гам птиц. Слабый тёплый ветерок аккуратно трогает моё лицо.
Почему-то не могу собраться с мыслями. Из хрустального стакана в моей руке делаю очередной глоток, но это не помогает. Из кухни неслышно появляется тётя Женя. Она стоит вполоборота ко мне и задумчиво смотрит в окно. Я обращаю внимание на то, какая у неё бесподобная фигура. Фигура балерины в отставке. Внезапно представляю, как она исполняет балетные па. Её руки словно обнимают невидимую вазу, ножки сомкнуты, ступни вывернуты немыслимым образом. На кончиках пальцев она исполняет дорожку шагов. Вот она наклоняется, одна ножка летит вверх, головка запрокинута, руки обнимают пустоту...
— Ну как ты, Павлик?
Я поднимаю веки и совсем рядом вижу её глаза. Она смотрит на меня с нежностью. Подушечки длинных тонких пальцев едва касаясь, проводят по моей щеке. Я испытываю такое же удовольствие, как бездомный котёнок от случайной ласки. Тянусь щекой вслед за её рукой.
— Павлик, Павлик, ты совсем одичал...
Кто это сказал? Неважно. Она вновь протягивает ко мне руку, и я ловлю её. Подношу к губам её пальцы, целую их всех, целую обручальное кольцо, которое уже не снимается после смерти мужа. Почему так мучительно ноет в груди? Я чувствую так, как будто меня тайно обокрали, и лишь теперь я это узнал. Но ведь на самом деле, я ничего не хочу. Я хочу лишь того, чтобы эти руки с материнской нежностью продолжали меня ласкать, как ребёнка.
— Тётя Женя, мне так приятно... Я не могу понять почему, не могу сформулировать. Послушайте...
— Говори Павлик, говори. Я слушаю...
Я чувствую на лице её дыхание. Её губы шепчут у самого уха:
— Что ты хотел сказать мой мальчик?
С трудом проглатываю комок в горле.
— Я сейчас понял, что меня в детстве обокрали. Меня лишили единства с моей мамой, оторвали от материнской груди. И с тех поря один.
Тёплое дыхание на моих губах, я облизываю их, как в горячке бреда.
— Я совсем один, тётя Женя, Я ОДИН!
— Не кричи, Павлик, не кричи. Ты не один...
Её губы мягко, но настойчиво прижимаются к моим. Это губы опытной женщины, они пахнут вином, они пахнут молоком, они пахнут особым, граничащим с бесстыдством, опытом. Бухает в груди, я чувствую пробуждающуюся чувственность. Она освобождает мой рот, от кончика полуоткрытых губ тянется сладкая ниточка слюны. Она глубоко дышит через нос, я тоже. Потеряв дыхание, она говорит с паузами: и
— Павлик, тебя любят... Тебя любит мама... Она не может любить тебя так... Так как я... Но она бы любила тебя... Если бы это было возможно...
Её губы принимаются касаться моего лица. Нежно, быстро, мимолётно. Её горячее дыхание будоражит, я пью его,
Отдых с мамой и сестрой 