так внезапно вошел в меня, я, хотя и наслаждалась его похотливым членом, вспоминала Ричарда и снова испытала смешанное чувство истинного упоения и греха.
— Ты согрешила? Что же, выходит мы неправильно тебя поняли, милая? Я совсем не брала это в голову, глупенькая, — мы здесь не прячемся от удовольствия, и тебя не заставляем.
Ее язык был сладок, глаза выдавали искреннее желание видеть во мне больше любовной отзывчивости, чем было ранее. И в самом деле, теперь, когда мы снова остались одни, лежа живот к животу, бедра к бедрам, я почувствовала в себе вновь нарождающееся возбуждение. Я нашла удивительную защиту в ее руках, обхватив ее плотный задок, так роскошно перекатывающийся, и получила от нее хриплый смешок:
— Вот теперь тебе лучше, милая, — сказала она. — Что же тебя огорчило? Может быть, это из-за Мод? Знаю, я кое-что позволяю ей. Возможно, я поспешила, нет?
— Нет, нет, это не совсем то, хотя, судя по тому, что она сказала, она явно не любит меня.
— Пфф! Это всего лишь вспышка раздражительности. Ты вскоре увидишь ее совсем в другом настроении. Тебя что-то мучает, Дейдр, я знаю. Признайся во всем своей Эвелин, и тебе станет лучше. В юности я тоже иногда плакала, — задумчиво прибавила она. Часто, желая узнать чужие мысли, ты вспоминаешь свои, говоря: «Со мной тоже такое было».
— Я не могу тебе сказать об этом, Эвелин.
— Конечно же, можешь. Это что-то совсем развратное, не так ли? Рассказать тебе обо всех шалостях. которые я проделывала? Боже, этого хватило бы на целую книгу, моя дорогая — и даже у Мод и других девочек нашлось бы, чем заполнить в ней главу-другую. Разве все мы не отлиты из одной формы? Мы, либертарианцы, исповедуемся во всем и сразу же чувствуем себя лучше. Морис — наш петушок, а мы, моя радость, его курочки, — сказала она, пощекотав меня под мышками, чтобы вернуть бодрость. Я действительно рассмеялась и жарко поцеловала ее, начав те¬реться своей мохнаточкой о ее холмик, и проникаясь чувственностью ее полного тела.
— Я занималась этим с Ричардом, — сказала я между поцелуями, скороговоркой и как бы извиняясь. Это просто вырвалось у меня изо рта, подобно пузырю.
— Со своим сыном? Ого! — расхохоталась она и перекатилась на меня так, что ее ноги оказались между моих. — У тебя глубокие и чудные глаза, ты знаешь об этом? — игриво спросила она и потерлась своим носиком о мой, одновременно лаская мои любовные губки своими, вызвав во мне голово¬кружение, которому я не могла сопротивляться.
— И не один раз, — сказала я, как будто хвасталась.
— Если бы одного раза было достаточно, Дейдр, тогда все мы были бы наполовину девственницами, разве нет? Так в этом и был твой ужасный и тайный грех? Однако, мне есть чем его покрыть. Он хорошо это с тобой делает? Медленно или быстро? Ты знаешь, ты должна его обучать...
— О, Эвелин, прекрати это! Ты и на самом-самом деле думаешь, что это не самая ужасная вещь на свете?
— Тебя нужно ободрить, и ты хорошо это знаешь, озорница. Разве нет? — нежно спросила она. Ее губы медленно скользили по моим, взад-вперед, взад-вперед, — прелестный поцелуй!
— Может быть... но с другой стороны... — пробормотала я.
— Ты можешь это делать с двух сторон сразу, — рассмеялась Эвелин. — Давай, я снова доведу тебя до экстаза, и ты передумаешь. Он, должно быть, ничего, если Морис заставил думать тебя о нем.
Трюк с завязанными глазами 