или зимой в стужу. Светает быстро. Бужу сестёр. Настя просыпается быстро, а Ника ворчит, не хочет открывать глаза. Тогда мы с Настей принимаемся за утреннюю молитву. Молимся специально громко. Потягиваясь просыпается наша соня. Ника оказывается совсем грешница. Спала голой. Волос внизу живота у неё нет. Лысая кожа этим и привлекла моё внимание. Видно так уродилась бедненькая.
Она не садится на кадку, а не боясь змей, идёт к нужнику. Вернувшись, набирает из чугунка воду и присев над кадкой, совершает омовение межножья. Громко так хлюпает, мне даже смешно стало.
— Паша любит, когда мои губки чистые. — Говорит мне, заметив мою улыбку. — Вам, девочки, тоже надо каждое утро и вечер подмываться. Помыли их?
— О каких устах ты говоришь? — Спрашиваю.
Она так грешно приседает и показывает на своё непотребство. Мы с Настей уже видели такое у старших сестёр, омывали себе там в бане, после крови, но не знали, что это уста. Пока омывалась я, эта грешница начала одеваться. Какая-то тряпочка, в которую она просунула обе ноги, скрыла срам. Ещё одна тряпочка поддерживает сиси. Чудны деяния твои, Господи!
Теперь трапеза. Хлеб на исходе, надо ставить закваску для теста, но не знаю здесь ли будем печь хлеб.
— Ника, нужно хлеб испечь, но тесто не дойдёт до обеденной трапезы.
— Не надо ставить. Возьмём с собой закваску и по приезду домой, сразу поставим. Я сейчас позвоню Паше. А вы начинайте рубить птиц.
Пока мы произнесли молитву, Ника поговорила с моим мужем.
— Пашенька, доброе утро, Солнышко моё. Паш, мы тут собрали всё что ценное. Нужен транспорт. Поговори с Васей, пусть приедет сюда.
— Моя ж ты умница, я тоже с утра об этом подумал, созвонился с лесником. Мы через час подъедем. Целую тебя, радость моя.
Я взглянула на ходики, что весят в молитвенном доме. Три четверти седьмого часа. Перекрестившись, подтянула гирьки.
— Сестрички, нам нужно поторапливаться. — Ника ласково погладила Настю по плечу. — Поставим процесс на конвейер. Одна обезглавливает, другая ощипывает, а третья потрошит.
— Верно ты говоришь, сестрица Ника. Так будет быстрее.
У курятника, помолившись, я связываю курице лапы верёвкой, отрубаю главу и вешаю на сук, чтобы сбегала кровь. Пока первая бьётся, Настя готовит вторую — связывает лапы. Когда обезглавливаю третью, первая уже не шевелится. Ника берёт её и ощипывает.
Четырнадцать куриных душ отправились к Господу. Я начинаю опаливать тушки от пуха на костре. А кошки в это время поедают потроха. К тому времени, когда приезжает мой муж и Василий, о побоище напоминают только перья, которые сгребает в кучу Настя.
— Здравствуйте, жёнушки.
— Здравствуй, любимый. — Эта грешница сама целует Павла.
— Здравствуй, муж мой. — Говорит Настя.
— Здравствуй, мой строгий и справедливый муж. — Говорю я. — Мы должны вас накормить. Пройдёмте в избу.
— Хорошо, Даша. Мы покушаем, но только после погрузки. — Муж оценил моё уважение, посмотрел в мои глаза. Настя всё ещё опускает их долу. — Выносим вещи к машине, смотрим какие вещи положить первыми, какие сверху. А какие может придётся оставить — машина не резиновая.
Не знакомое мне слово. Спрошу потом, а пока произнесу молитву...
Нутро машины большое, помещается многое, но мешки и холст приходится грузить на крышу машины, как её именует Василий — Шнивы. Спрошу позже. Тушки куриц, соленья и крупы едва помещаются в нутро Шнивы.
Павел сказал, что ступу с пестом и ткацкий станок заберём потом. Лопаты и огородную утварь оставляем в сарае — сюда придётся вернуться, окучить картофель, затем собрать урожай...
Мне любопытно как Василий прикажет машине трогаться, подхожу к окошку. Что-то повернул —
Знакомство с родителями. 