головой в рост и у меня заболела шея. При этом, если жир не ко времени твердел, одна из ее служанок подносила к моим власам свечу и я слышала, как они потрескивали. После, меня обсыпали белой, мелко-натертой мукой, чтобы придать волосу хотя бы пепельный цвет, поскольку он был сильно черен, и принялись за мой лик, от природы тоже весьма смуглый.
Придавая моему лицу, которое я никогда не скрывала от солнышка, весьма модный в Европе, матовый цвет, дама обильно смазала его масленичной пудрой из цинка, рисового крахмала и венецианского талька. Такая же участь постигла мою шею и плечи, что виднелись поверх открытого платья. В завершении, она изуродовала мне не знавшие мужского лобзания губы. Обмазала их помадой из спермацета, воска и миндального масла с добавлением алканного корня, для придания большей величины и
ярко-красного цвета. И последним штрихом, под моим маленьким носиком, правым глазом и у висков, появились мушки величиной с горошину.
Наперед скажу, что эту красоту я должны была носить по три или четыре дня к ряду, поскольку сия дама не могла уделять мне время чаще. А когда в моей голове, от такого обилия воловьего жира, завелась кусачая живность, сия дама вставила мне в волосы ловушки. Маленькие пустотелые трубочки с дырочками, с одного конца залитые воском. На дне такой ловушки имелась капля меда и живность, попадая туда в поисках сладости, там и оставалось. Сенные девушки каждый вечер вытряхивали ее с тех трубочек — десятками.
Как женщина светская, мыться я должна была только в лохани, и только розмариновой водой. При мытье в так называемой ванне, добавлять некий состав из сахарного сиропа, меда, яичного желтка, камеди и тертого миндаля, который, как и одеколон, за хорошие деньги мне доставляли из хором этой самой дамы. Признаться тебе, Кормщица корабля нашего, очень скоро чесаться у меня стала не только голова.
В тот же самый день, — моего первого обряженья на европейский манер, на меня надели что-то вроде хомута. Некое крепление из ремешков и хворостин. И чтобы не испортить прическу, я должна была спать сидя. А когда я сказала, что сидя мне никак не уснуть, дама приказала одной из своих служанок читать мне книгу «Юности честное зерцало», о должном поведении сословия дворянского. «Глядеть весело и приятно», как указывало то немецкое в русском пересказе наставление, после того, что со мной сотворили, было довольно трудно. Что же касаемо: «ногой не мотать, перстов не облизывать и не чавкать», я разумела и без этой книги.
Несмотря на отдаление от великосветского общества, а возможно и благодаря тому, я выросла девушкой весьма знающей. Тому своему познанию, я обязана старинным книгам арабского и греко-русского письма. Собранные предками в казанском юрте батюшки, эти древние знания каким-то чудом сохранились до меня. От них я и ведала о многом, в том числе и о Домострое.
Как раз о нем, не вдаваясь в большие подробности, я и сказала служанке оной дамы. Тогда моя чтица, перевернула несколько страниц и, неописуемо ломая русский язык, перешла к самому главному. «Не говорить меж собой по-русски, чтобы не понимала прислуга. И чтобы дворян можно было отличить от не знающих болванов, со слугами им не сообщатся. Обращаться с ними недоверчиво и презрительно, всячески их смирять и унижать». Что, Кормщица корабля нашего, я незамедлительно и сделала. Обратилась к ней на чувашском наречии.
Чтица вылупила на меня глаза, и как рыба стала хватать ртом воздух. Тогда, я перешла на татарский диалект, сменила башкирским. Я могла долго говорить с ней «недоверчиво и презрительно», перебирая поволжские языки, словно
ВИЙ 2 