с двусмысленной лукавой усмешкой — по сути взяв её «на слабо»? — был сравнительно мягок и не злоупотреблял особенно своей властью. По-видимому, он не хотел, чтобы у леди Иррейн остались плохие воспоминания об игре, он хотел пристрастить понемногу эльфийку к запретному?
Огласки он мог не бояться, за участие в таких ритуалах саму Иррейн исключили бы из Академии, да и особенность ритуала позволяла призвавшему в конце вызова замкнуть уста вызванного своеобразным обетом молчания — вынудив вести себя так, словно никакой игры не было. Это вносило дополнительную прелесть в игру — всё, что происходило между высокородными джентльменами и прекрасными леди, считалось ненастоящим, было как бы вырезано из действительности.
Но всё равно, невзирая на деликатность партнёра по первому ритуалу, девушка впоследствии целый вечер не выходила никуда из своей комнаты — переживая случившееся и пытаясь срастить с привычным представлением о себе воспоминания о ею проделанном.
Во второй раз она это сделала на волне зарождающихся робких романтических чувств — ей так казалось — и была подготовлена лучше к ей предстоящему — опять же, ей так казалось.
Леди Иррейн была шокирована, возникнув внутри пентаграммы нагая — этого рода детали обрамляются чарами — причем не перед одним человеком, а перед группой приятелей по учёбе.
Приятелей, чьи пожелания ей пришлось выполнять.
Высокородная эльфийская леди даже не представляла, что она способна будет делать подобное. Высокородная эльфийская леди даже не представляла, что она способна будет желать подобного. Что она будет способна молить — именно молить, стоя обнажённая на коленях, со слезинками на кончиках ресниц? — чтобы ей разрешили собственными же пальцами прямо при всех довести себя до пика падения.
После этого она уже сутки не выходила из комнаты, то плача, то ощущая со стыдом пальцы свои снова на жарком месте. Выйдя же на учёбу, она поймала на себе ироничные взгляды пары местных красоток — леди Элизиэль, вроде бы, ещё леди Монтаны? — и осознала, что произошедшее было, по-видимому, ритуалом местного посвящения, через который проходят здесь едва ли не все красивые девушки.
Как ни странно, ей стало чуть легче.
В третий раз она отдала Право Вызова девушке — ехидной странной мутноглазой блондинке с алхимического факультета. Они переписывались несколько дней по учебным вопросам, обмениваясь шпаргалками, меж ними возникла своеобразная дружба.
Девушка эта — её звали Альдина — сумела заинтриговать Иррейн, создав впечатление таинственности и глубокомысленности. По сути, она ещё раз — вслед за полузабытым Альбертусом? — взяла её «на слабо», посулив коварным шепотком непередаваемый опыт.
Она не солгала.
Леди Иррейн в тот день с ужасом осознала, что чисто словесные пытки могут быть не менее стыдными и мучительными, чем понуждение к прямому разврату на уровне действий.
Она просто сидела на корточках перед неторопливо разглядывающей её мучительницей — чуть улыбающейся — и отвечала на вопросы. Вопросы шли один за другим. Она не могла лгать.
Ну, если не хотела потерять душу?
Это было самым мучительным — понимание, что вроде бы ты можешь не отвечать, вроде бы можешь проигнорировать или ответить ложью на вопрос слишком личного содержания. Но интимность вопросов росла очень медленно, идти же на риск утраты души из-за девичьей глупой стыдливости — пусть даже имеется шанс расторгнуть впоследствии сделку? — казалось невыносимо позорным.
Она рассказала Альдине об опыте предыдущих призывов. Она рассказала Альдине об испытанных от этого чувствах — и даже о некоторых вызванных этим впоследствии действиях. Она рассказала Альдине о своих тайных фантазиях — и прямо на месте по её указанию придумала несколько новых.
Альдина несколько раз вынудила её повторять многословно особенно постыдные фразы. Эльфийка же, вся багровая, выдавливала из
Муж на час 