Сережа - хороший. Он даже красивый. У него открытое доброе лицо, упругое мускулистое тело, сильные руки, большой член. Он не испорчен, мыслит позитивно, имеет внятные планы на жизнь, прощает и заботится. Ему просто не повезло, он связался с грязной порочной девкой. Этого может и не видно, если взглянуть на нее снаружи: молодая, 19 лет, вроде симпатичная, может только чуть бледная, как говорят все. Светлые волосы, небольшая округлая грудь, но зато раскидистая, внушительная попа. Девка и девка. Пока не заглянешь в её мысли, в мои мысли.
Боль, боль, боль.
Опять так ноет живот! Неужели снова придется делать это! Я борюсь с собой, думаю о Сереже. Он, как обычно, сверху, нависает надо мной на крепких руках, старается. Уже десять минут его член размеренно погружается и выскальзывает из моего мокрого влагалища. Желание есть. Оно велико. Я чувствую, как внутренности внизу живота наливаются нестерпимой жаждой разрядки. Опять. Я знаю, как её достичь. Но не могу ему показать, насколько у него развращенная, грязная и пошлая девушка. Мне хватает того, что я сама всю жизнь про себя это знаю. Я просто не перенесу, если Сережа будет считать меня озабоченной шлюхой. Достаточно того, что мать всю жизнь смотрит на меня с презрением, видимо, желая дочери таким образом ведомого только ей "счастья" считать себя вавилонской блудницей, подзаборной девкой, грязной шлюхой и дешевкой. Так вроде бы это звучит из её уст.
И вот, мои руки обнимают Сергея, мои губы встречают его раскрытый рот. Прекрасный, воспетый в романах миг единения и любви, а испорченная девка во мне думает только обо дном, у неё аж темнеет в глазах, как она этого хочет! Но надо выдохнуть, отвлечься, быть хорошей, правильной, подумать о чем-то постороннем, как всегда.
В детстве, чтобы прогнать плохие мысли я рисовала хилыми ломающимися карандашами, сточенными почти до сантиметровых огрызков. Изображала семью, с папой, которого не знала, дом, а не их однокомнатную квартиру, где ты всегда на виду. Как-то мать вышибла дверь в ванной, потому что я долго не выходила. Больше шпингалет там не работал никогда. Я пыталась его восстановить, но мать неизменно срывала: слишком испорченная у неё уродилась девочка, глаз да глаз. Не понятно в кого такая.
И сейчас она лежит под прекрасным парнем, хочет, но уже не надеется, ведь она сама запретила касаться ему её ТАМ руками – это "низко, грязно, нельзя" - так говорила мама. Лежит, мучается и знает, что потом от неудовлетворения всю ночь будет загибаться от тупых ноющих болей внизу живота. И терпеть и держать себя в руках. И знать, что проиграет. Снова. И с разочарованием и виной ждать, предвосхищать тот момент, когда желание станет настолько невыносимым, что опять все барьеры падут, собственная низость и испорченность станет в миг неважной, все мысли скукожатся в одно пронзительное желание, и она через слезы раскаяния, стыд презрения к себе, боль ожидания все же сломается как ветка, в миллионный раз, и её развратные нечистые пальцы блаженно скользнут в истосковавшееся, измученное, сочащееся предательским соком нутро и вырвут из неё такое желанное, но недопустимое удовольствие. Исступлённо много раз. До полного изнеможения. А потом, вместе с миром в теле вновь возродится гигантский чудовищный стыд за совершенное.
Стыд, стыд, стыд.
Она помнила времена, когда считала это обычным делом. Как почистить зубы. Как же звали того мальчика, не помню? Я ему показала, как это делаю сама: находишь пупырышек сверху на писе, его не спутать, такой упругий и гладкий, и водишь по нему пальчиком по кругу, желательно смочить слюнями. Мне этого вполне
День рожденья с продолжением... Часть 47 