ловкостью ублажать изнывающую киску. Она умело скользила, то вверх, то вниз, не решаясь не то, чтобы пробраться, но даже притронуться к воспаленной, разъебанной дырочке, жалобно сжимающейся в попытках вымолить еще одну ночь с молодым, энергичным партнером.
Движения учащались. Быстрее и быстрее, не в силах повторить животный ритм случки прошедшей ночи. Она то и дело ошибалась, превращая отчеканенные мазки в резкие, неконтролируемые подергивания, сопровождающиеся сдавленными стонами.
— М-м-м... д-д-а-а... д-д-а-а-а, – изнывала мама с каждым выдохом, возбуждаясь от каждого подергивания грязной шлюхи в отражении.
Отвращение к самой себе было столь сильно, что без труда прорывалось сквозь усталость и боль, распаляя ее похоть больше и больше. Больше и больше. Больше и больше. И уже ничто не могло остановить ее неконтролируемое желание побыстрее кончить и забыться в необходимом экстазе. Ни покрывающие покрывало темные пятна брызжущей смазки, ни больно стискивающие нижнюю губу зубы, ни стыд, ни пилящее чувство вины, и даже не необратимые изменения... меняющие благовоспитанную любящую мать на слабовольную шлюху, со стягивающейся на шее удавкой, в виде потребности. Потребности быть как можно более жестоко выебанной. Потребности быть униженной, втоптанной в грязь настолько... насколько не могло представить ее не адаптирующееся к новым реалиям сознание.
— Ш... шлюха... – злобно прошипела мать отражению, не мигая смотря ему в глаза, – Потаскуха. Жал... шлюха. Блядь. Изменница! Из... изме...
Полупрозрачное изображение плыло перед ней, налезая на заслонившие окна шторы, шкафы и невзрачные обои. Она видела саму себя, насаженную на член молодого парня. Себя, кричащую, дергающуюся от прибоя бесконечного наслаждения. Себя, грубо выпоронную за жалкие мечты о возвращении к нормальной жизни.
— Еще! Е-Е-Щ-Е-Е!! – умоляла мама, наблюдая как резко поднимается, а затем столь же резко проваливается ее чуть загоревший подтянутый животик, образуя плавное, сексуальное углубление, которую ее молодой ебырь без труда бы заполнил горячим, вязким семенем.
Она дернулась. Затем еще и еще, распластавшись на кровати, мыча и умоляя невидимого партнера засадить ей как можно глубже. Как можно сильнее. Грубее. Жестче. Властнее.
Народу на пляже значительно поубавилось, позволяя свежему ветерку без труда шнырять по остывающей прибрежной полосе, изредка врезаясь в темнеющих в лучах закатного солнца компании людей, сбившихся то вокруг заменяющего стола шезлонга, то вокруг общих для всех знакомых, то вокруг небольшого проигрывателя, бормочущего невнятные мелодии и напевы.
Мама тяжело вздохнула, поправляя неоново-зеленый купальник спортивного стиля и лишний раз проверяя, что новоприобретенный шрам надежно укрыт плотно прилегающей полосой ткани.
Все дела были сделаны. Номер отдраен до блеска. Стол, если вдруг сын вернется раньше, наполнен фруктами и закусками. Звонок мужу, с последующим скомканным докладом о делах насущных совершен... было переделано все, что спасало ее от... очередного "разговора с самой собой"... и более оставаться в номере она не хотела... не могла. Поэтому и пришлось, по большей части, помимо воли, выползти на утопающий в сумерках пляж, в надежде, забыться под очередным дуновением морского бриза.
— Здрасьте, Светлана Степановна! – ожидаемо нарисовался откуда-то сбоку Денис, тут же присев на край шезлонга.
— Здравствуйте-здравствуйте... – устало закивала мама, садясь чуть ровнее и нервно озираясь по сторонам.
— Да не волнуйся, – шепнул Денис, – Я один. Никого нет.
Мама не успокоилась, но, все же, расслабленно откинулась на спинку шезлонга.
— Ну? Чего хотел?
— За добавкой пришел, – заулыбался парень.
Мама не отреагировала.
— Да шучу я, шучу. Я ж подрабатываю здесь. Во-о-он там, где спасатели. Шезлонги раздаю, за буйками, за детской зоной смотрю, да и так, по мелочевке...
— А чего ж не спасателем? – ехидно улыбнулась мама.
Воскресное приключение 
webmaster@3iks.ru