Вера Петровна. – Этого добра здесь навалом. Вы только не торопитесь, и ничего не сломайте.
— Конечно, казне убыток! – согласился я, доставая из футляра «Стратокастер». – Видите, какой красивый!
Инструмент действительно был красивым. Снежно-белая накладка-пикгард хорошо сочеталась с темно-красным санберстом верхней деки и слоновой костью звукоснимателей-синглов. Вряд ли это был настоящий инструмент, хотя сделан он был хорошо и аккуратно. Двухмануальный электроорган, похожий на «Хаммонд» тоже был хорош, и мне захотелось все это включить. В глубине сцены притаилась целая куча комбиков и усилителей с колонками, и именно туда тянулись кабели от четырех зачехленных микрофонов. Похоже, самодеятельность в четвертой школе была на уровне.
Чисто интуитивно я включил могучий гитарный комбик, усилитель электрооргана и микрофонный усилитель. Вера Петровна уселась в первом ряду и стала ждать, когда я отрегулирую громкость. А я просто выставил все регуляторы на середину.
Я не стал пытаться спеть джаз вроде «Только мы вдвоем» Гловера Вашингтона Джуниора. Я запел «Only you». Сказал, конечно, что это никакой не Элвис, который никогда ее не пел, я сказал только:
— Бак Рам «Only you». Первые исполнители - «The Platters», четыре негра и девчонка, тоже негритянка.
— Вот те раз! – отозвалась с первого ряда Вера Петровна. – А я думала – Элвис...
— Распространенное заблуждение! – пояснил я в микрофон. – Кто ее только не пел, даже Ринго Старр. Кроме Элвиса.
Это была единственная песня на английском, которую я знал до конца, целиком и с аккордами. Я сыграл вступление на электрооргане и взялся за гитару. Конечно, не хватало баса и барабанов, но я старался спеть, как можно лучше, и без них.
И все-таки Вере Петровне не понравилось. Она морщилась, словно жевала лимон целиком, а когда я закончил, сказала:
— Спойте что-нибудь наше. И я затянул «Клен».
Это дерево понравилось Вере Петровне гораздо больше. Она стала подпевать, а потом выскочила на сцену и встала за электроорган.
У нее тоже неплохо вышло, только «макушки» не звучали, не «Мираж», но тоже неплохо. А спела она «Спи, моя печаль».
В этот день мы больше никуда не пошли, обесточили актовый зал, задернули шторы и отправились к Вере Петровне в вагончик есть китайскую лапшу.
После чая с лимоном у нас состоялся небольшой разговор.
— Вам нельзя жить в школе, – вдруг сказала Вера Петровна.
— Почему?
— Школа женская?
— Женская.
— Контингент учителей женский?
— Женский.
— Вот поэтому. Не дай бог кто-нибудь забеременеет. Кто отвечать будет? Я!
— Почему?!
— Скажут, вовремя не приняла меры.
Железная логика, и не поспоришь!
Пришлось переезжать в вагончик.
Разумеется, эта идея мне нравилась, разумеется, эту идею выносила в себе Вера Петровна. Просто единственный обозримый мужчина должен принадлежать ей, инспектору МосОблОНО, или как их там. Но эта идея категорически не понравилась Аде, Аделаиде Матвеевне. Она села, замолчала, то и дело, поглаживая себя по голове, потом глубоко вздохнула и вымолвила:
— Ради дела. Иди. Но каждый вечер жду себя с отчетом о проделанной работе.
Необходимый канцеляризм, понимаю. Могла бы сказать, приходи перед сном, отдерешь меня по полной программе, и иди в вагончик спать с Верой. Я взял себя в руки (чемоданов у меня не было) и переехал на новое место жительства.
Слишком быстро все случилось. От одной женщины, которую едва знал, переехал к другой, которую не знал совсем. Я предложил Вере Петровне соорудить перегородку, на худой конец повесить штору, но она – ни в какую. «Мы взрослые люди, нам не следует стесняться друг друга», – был ее ответ. А если у меня от ее белого тела стояк, как у сатира? Вот то-то!
После очередного чая с китайской лапшой я стал вставать из-за