прочная и исправная, годная не только для передвижения, но и для дальнейшей носки в течение некоторого более или менее продолжительного времени.
Примечание автора.)
Их четыре месяца обучали солдатской науке, особенно усердствовали унтера из хохлов. Потом были изнурительные марши под палящим солнцем из Рязанской губернии в Тамбовскую. Они и вовсе их доконали. Вот и жалели таких. В глазах извечная бабья доброта к горемыкам сердешным... Кто побойчее, из великороссов и малороссов, второго года службы, пытались приволокнуться за молодицами, но чаще получали отпор:
— Верю всякому зверю, верю ужу, а тебе, милок, погожу...
Завязывались, конечно, и знакомства солдат с девками, разодевшимися по случаю прихода войск в яркие платья, цветные полушалки отсвечивающих на солнце. Манерно распустив концы полушалков, поглядывали на молодцов в зелено-серых рубахах, туго затянутых поясами с жаркими бляхами. Почти всех их охватила лихорадка любопытства, того особого деревенского любопытства, которое по силе можно сравнить только с приступами горячки. Попадались девицы в пышных причёсках, в сапожках на французском каблуке и узких юбках. Разряженные и развязные... Местные парни поглядывали на солдат исподлобья, словно царапали злобой.
Господа офицеры устроились с большими удобствами - в чистых избах крестьян. Некоторые из принципа, как сами выражались, находились в палатках. На взгорке, на околице, высился шатер офицерского собрания.
Солнце низило. От деревьев бежали удлиняясь размытые тени. Ещё один день кончался.
Вот уже солнце побагровело, раздуваясь будто от натуги. Белые стены церкви сияли на закате. Колокольня своим куполом-луковкой словно врезана в небо. Пропылило стадо, медленно и важно, помахивая хвостами, ступали коровы. И вскоре на дворах раздалось равномерное цвирканье молока в подойники, будто точат косу: жик..., жик..., жик.
Солнце скрылось, оставив узкую кровавую полоску. Жидкие сумерки опускались на село, ползли как туман, цеплялись за траву, кустарник, постепенно густея.
На большом крыльце одного из домов, в ожидании собранского ужина, сидело несколько офицеров. Они курили и оживлённо обменивались впечатлениями.
— Противно иной раз на походе... Тяжело и здорово достается, а пришел на дневку, устроился, отдохнул и опять чувствуешь себя бодро. Будто снова родился! - говорил высокий, сухощавый с рыжими, закрученными в колечки усами и маленькой эспаньолкой под нижней губой, капитан Щетинин. У него был тонкий, певучий голос с наклонностью к дисканту.
— Особенно приятен этот отдых, когда после дождливой погоды попадаешь в сухую, чистую квартиру, где все к твоим услугам: самоварчик, плита, чистая скатерть... - мечтательно рассуждал командующий ротою штабс-капитан Воробьев. - Вот, например, так, как мы здесь устроились...
— Симпатичные хозяева. Так предупредительны, особенно старик, дед хозяина. И к нижним чинам хорошо относится! Это не те, что под Рязанью. Там так и норовят, чтобы содрать с солдат, берут за все в три дорого, вечно лезут с жалобами, требуют денег за постой... Зло смотрят на нас, офицеров! - произнес коренастый, с пушистыми усами капитан Кажданов. - Это село, заметно сразу, редко видит солдат, потому так приветливы и гостеприимны...
— Да. .. Много, правда, виноваты наши нижние чины в том, что на них в некоторых деревнях плохо смотрят, избегают их. - заметил Щетинин. - Есть среди них прямо таки жулики, как, впрочем, в каждой среде. Эти канальи нисколько не считают предосудительным стянуть, например, с огорода картошку, залезть на яблоню... И не столько украсть яблок, сколько поломать, испортить. Все это, конечно, не может понравиться любому хозяину. Ну, он в следующий приход солдат, возможно даже вполне порядочных, уже неохотно пускает их в свои избы и cараи, ожидая какого либо с их стороны ущерба...
— Дисциплина во многом зависит от нас, господа! Следует помнить, каждый проступок нижнего чина не должен оставаться безнаказанным...
Две козырные дамы 
webmaster@3iks.ru