Лейтенант Свиридов молча слушал минуты две сбивчивый рассказ Максима, а потом изрек:
— Сбежала она от тебя, Максимка, надоел ты ей своими нежностями. Бабы, они крепких мужиков любят!
Он сжал волосатый кулак и неизвестно кому погрозил: «У, с-суки!».
Еще две минуты драгоценного времени Максим убеждал участкового, что его жена Нюрка не такая, что она в положении на третьем месяце, и что она дошла до сестры, и не сбежала сразу, а не дошла домой под вечер, и что...
Лейтенант поднял руку, как римский цезарь, пришлепнул ладонью столешницу и сказал, дохнув перегаром с укропом:
— Ладно, убедил. Беги на нижний конец, тот, что у реки, собирай бригадмильцев, а я на верхний конец побегу.
Еще минут двадцать Максим метался по низу села, поднимая бригаду содействия милиции. Удалось уговорить только восемь человек, остальные отнекивались под благовидными предлогами или вовсе попрятались на задних дворах. Но зато те восемь явились на площадь перед сельсоветом при охотничьем оружии. И местный фельдшер Семен Ильич Кондаков тоже был мобилизован. А вдруг Нюрка сломала ногу, или по женской части что...
Лейтенант Свиридов мобильнул еще десять человек из числа бригадмильцев, и сейчас двадцать человек, все с разнообразным оружием да еще фельдшер с брезентовой санитарной сумкой, растянувшись в редкую цепь, прочесывали придорожные кусты. Кондаков и Басаргин шли рядом, Кондаков палкой тыкал в поникшую, тронутую утренниками траву, и успокоительно говорил:
— Человек, а, особливо, женчина, сложно устроен. Помимо мозгов у ей органов понатыкано, ой-ёй! И матка, и яишники, и трубы разные. Ну, и груди тож. Где это-то видано, чтоб из человека молоко текло? А текеть! Ежели не перестать дитя кормить, то всю жисть молоко течь будет. Я вот читал, что в Африке деток лет до десяти ихние бабы титькой кормят. Она идеть, скажем, за скотиной, а за африканкой энтой цельный хоровод детишков бегить. Она то одному титьку сунет, то другому. Они там от своих мужиков все время рожают, ей-ей, не вру! То от одного, то от другого...
Максим почти не слушал болтливого фельдшера, он вспоминал, как он пришел с фронта в пустой, пахнувший плесенью и мышами дом. Батя пропал без вести где-то на Брянщине, матушку загрызли волки на пустынной зимней дороге, и только Нюрка смотрела сквозь плетень внимательными глазами.
Она прибежала, как только узнала, из своей деревни по лесу, не разбирая дороги, и стояла, вцепившись в забор, тонкими, почти прозрачными руками. И Максим, сбросив с плеч тощий вещмешок, подбежал, накрыв ее кулачки своими ручищами.
Они познали друг друга еще в школе перед самым выпускным вечером. Нюрка не была ни красавицей с длинной косищей до пояса, ни даже симпатичной. Просто она была своей, как сестра. Сестер ведь не выбирают? В школе уже раздали аттестаты, загремел патефон, начались танцы, и Максим кивнул Нюрке, и она кивнула в ответ. Все произошло там же, неподалеку, в школьном саду. Нюрка задрала подол светлого платья, спустила панталоны, взяла и положила Максимову руку на пружинистые волосы. Она только ойкнула, когда Максим, повинуясь темным инстинктам, вошел в нее одним движением и замер. Но она прошептала: «Еще, еще!». И он задвигался, но тут же замер опять от накатившей сладости. Нюрка задрожала, задергалась в такт его члену, а он прижался к ней плотно-плотно, и не хотел ее выпускать и выходить из нее...
А потом была война. Максим прошел ее почти от и до, от Подмосковья до Кенигсберга, где зацепил его проклятый осколок от немецкой гранаты на длинной ручке. Он провалялся в госпитале полтора месяца, пустяковая, по меркам войны рана все не заживала, гноилась,
Развратная баронесса 
webmaster@3iks.ru