может удовлетворить. Видел сынок это, видел. Мама, когда впадает в состояние неконтролируемого, точнее, слабо контролируемого желания, способна на любое безумство. Витька тоже взял от неё эти черты. Когда ему хочется, для него нет преград. Так, надо отбросить все эти мысли. Сейчас есть лишь его стоячий член и бабулины дырки. И Витька резко, в полный мах всадил в пещерку своего исследователя. — Оххх! Паразит! Как же сладко ты это делаешь! Ещё, Витенька, ещё! Уважь бабушку. Ох, старый! И ты, мой сладенький, так хорошо это делаешь. Какой у тебя язык умелый. Заслужил. Давай пососу. Баба, распёртая с одной стороны дедом, точнее его стволом, с другой внуком, извивалась от наслаждения, чему добавлял сладострастия дедов умелый язык. Приучила она старого, научила, как ласкать языком. Все трое, развалились устало. Потные, будто проделали огромную тяжкую работу. Дед так и лежал, уткнувшись в низ живота жены носом, и вдыхал аромат её и внуковых выделений, перемешавшихся и создавших неповторимый букет запахов. Изредка, лёгкими касаниями языка, слизывал выступающие капельки этой смеси. Жена, придерживая член мужа рукой, вялый, обессилевший, облизывала головку. Притянув внука за член и поворачивая голову, облизывала головку любимца, держа его второй рукой. — Прямо два эскимо на палочке. Или два петушка – леденьчика. Тока тёплые. И у внука вкусный, и у мужа. Ох, порадовали вы меня. Со всех сторон порадовали. Отдыхайте пока. Витенька, сынок, ты кушать хочешь? Дед заворчал: — Витеньку спрашиваешь, а мужа опять по бороде? — Помолчал бы, уж. Витька сколь сило́в потратил? А ты лежал да облизывался. Трутень ленивый. Мог бы и сам жену продрать, внука не дожидаясь. — А то я филоню? Несправедлива ты ко мне, ох как несправедлива. Витьк, да скажи ты ей, что жрать хочешь, да пойдём. Авось и мне чего перепадёт. А то заморила меня голодом старая, да ещё бранится. И куды мне, бедному, податься? Ай! Ты чего кусаешься? Бабуля, выслушивая тираду, прикусила слегка головку, чтобы языком меньше молол и тут же поцеловала её. — Всё, тунеядец, вставай. Пошли все на кухню, кормить буду. Накормила трудяг. И́знава на кровать завалились. Полежать после обеда, чтобы жирок завязался — первое дело. Лежит между своими мужчинами, члениками их вялыми играет, теребит, ласкает. Те молчат, паразиты, не отвечают на ласку. А как торчали, как торчали! Страсть! Устали, бедолаги. Так сколько трудились. Вон и на войне солдат на отдых отводили, а тут не война. Тут скорее соревнование между мужским естеством и женским: кто кого переборет, скорее уморит. У самой-то не лучше. Вон как натёрли труженицу – манду, аж прикоснуться больно. А всё внук ненасытный. И в заду свербит. А всё одно ещё разок бы подставила. Сладко уж очень. Дед заворочался, повернулся на бок, кашлянул, как лектор, привлекающий внимание. — Мне вот что интересно. — Что? — бабуля лениво повернула голову к мужу. — Что тебе интересно? — Вот как Танька то чувствует? Ведь она и баба, и мужик, как в той частушке. — А что она должна чувствовать? — Ну как же? — дед от волнения сел на задницу, всплеснул руками. — То она сама кого хошь трёт, то её шоркают. И получается, что она сразу и как баба может получить удовольствие, и как мужик. — Ну дак что? Отрасти себе манду, да пробуй, — бабуля одёрнула мужа. — Неча завидовать. Витька влез в разговор: — Дедо, а хочешь, я с матерью поговорю, она тебе и сделает дополнительную дырку. И буду я тебя трахать, как бабулю. — Да на что она мне нужна? Мне просто интересно. — Интересно яму́, — бабуля тоже села. — Так
Жаркая сауна 