судорожно выпрямившись, выходил из комнаты, я слышал их сочные уста, но тут же в нечестивых мыслях обвинил не их, а только себя. «Миленький» — сказала она ему, хотя меня всегда называла всего лишь «дорогой».
Прошел целый час, пока она наконец пришла в спальню. Когда она сбросила нижнюю рубашку, я увидел ее отвердевшие соски. Я хотел спросить ее, что она так долго делала внизу, но не смог собраться с духом. Завязки ее панталон были полностью развязаны, и они свободно упали к ее ногам, когда она обернулась к кровати, где я лежал, и спросила: «Я тебе такой не нравлюсь, ты меня такой не любишь?»
Ее ягодицы были такие порозовевшие, как будто за них хватались. Я бы мог поклясться, что на них остались отпечатки пальцев.
Лампа горела. Никто не смотрит женщине между ног при свете, поэтому я не поше-велился и не ответил. Она ловко отбросила панталоны, и я увидел на них посередине мокрое пятно.
— Я такая влажная там... Присунь его туда, — произнесла она. Ее лицо раскраснелось от выпитого вина, ее щеки пылали. Ричард поднялся из гостиной, где они только что сидели, прошел на цыпочках мимо нашей двери, как будто более всего боялся нашуметь.
— Не говори так, — сказал я. Я не мог на нее смотреть. Она часто допускала такие непристойности в своих словах.
И тогда настала тишина... Такая же зловещая тишина, какая бывает в темном заброшенном доме на болотах, когда на безмолвные крыши падает снег.
— Ты этого не хочешь. Ты даже не попытаешься пристроить свой жезл в мое гнездышко? — спросила она, презрительно усмехнувшись, тем самым причинив мне боль, — если ты веришь своим греховным мыслям обо мне, то я и буду грешницей, хотя бы для того, чтобы удовлетворить твои фантазии, Филипп. Давай, действуй! Разложи меня под собой, и я буду говорить тебе очень бесстыжие вещи. На мне ничего нет, кроме чулок. Тебе нравится гладить мои чулки, не правда ли?
Ох, этот вкрадчивый и льстивый голос, но все же я промолчал. То был голос греха, а не любви. Я почувствовал, как она встала на кровать, я знал, что она расставила ноги. Я подался прочь от нее. Ее рука коснулась моего плеча, потом упала. Возможно, это был переломный момент. Я знал, что это так, но ничего не мог поделать.
— Тогда я пойду спать в другое место, — услышал я ее голос.
О, какое же наступило одиночество на этой широкой кровати, когда дверь открылась, закрылась, и она ушла! Ее длинная ночная сорочка осталась лежать на моей постели. Я слышал, как скользят ее обтянутые чулками ноги. Всю ночь в моих ушах, казалось, стоял стон голосов. Об этом нельзя, невозможно писать.
За завтраком никто не произнес ни слова. Эми и Сильвия сидели притихшие и молчаливые. Ричард пил кофе у себя в комнате. Через час все дорожные сумки были упакованы и собраны внизу. Серьезность момента окутала нас подобно пелене.
Она сказала Сильвии, что уезжает в Ливерпуль. Сказала ей, а не мне. Милая Сильвия, она не хочет уезжать, по крайней мере, не хочет уезжать так поспешно. Мать нежно поцеловала дочь, а потом уехала вместе с притихшими Эми и Ричардом на своем экипаже.
Возможно, мне следовало сказать, попросить, взмолиться, но нет, я не стал бы ее умолять. Слишком часто я спотыкался на этой каменистой земле, наблюдая, как мои слова пролетают мимо ее ушей — не совсем незамеченные, как мне хотелось бы думать, из-за ее отрывисто-грубых фраз, которые она бросала в ответ на мои спокойные слова. Мне нечего больше
Бунтарка. Глава 1?3 
webmaster@3iks.ru