и только потом сказала: «Манцев, ты плавки потерял». А потом, после одной из вечеринок в общежитии, мы поехали к ней домой, и... в общем, я сделал ее женщиной. Вот и все.
— Как мало! Я думала подробностей будет побольше. Так все целомудренно!
— Ну а как ты лишилась девственности?
— Очень просто. Подошла к Игорю-красавчику и сказала: «Пойдем, перепихнемся? Есть варианты!
— И все?
— Ага.
— А сколько лет тебе было, красавица? Шестнадцать, семнадцать?
— Двенадцать.
Я мысленно присвистнул.
— А ему?
Двадцать.
— И его не посадили?
— Не-а. А за что?
— Лучше скажи, зачем?
— А затем, что подружки уже смеяться начали, они-то уже не целки были, а я еще целка. Ну вот и решилась...
— И подругам показала, да?
— В первую же перемену на следующий день. Села на унитаз, ноги раздвинула, а они ползают на карачках, смотрят...
— А мне покажешь?
Катя усмехнулась. Не радостно, не с вызовом, скорее загадочно.
— Ну, смотри...
Она встала, развязала поясок у маминого халата. Он ей все-таки был велик, и она легко стряхнула его на диван. А незамысловатый мамин лифчик Катя снимать не стала, хотя я этого очень хотел, а сразу перешла к трусам, которые она надела поверх пояса с резинками. Плутовка, изящно изгибаясь и пританцовывая, стянула трусы, и я воочию увидел ее лобок в виде правильной треугольной «клумбы» с черной шелковистой «травой». А после этого она уселась на диван, откинулась назад, опершись на руки. «Смотри!», – сказала она. – «Ты этого хотел».
Собственно, женские половые органы я видел много раз. Только упрямый инстинкт размножения диктовал свое: «Иди, и смотри!». И я смотрел каждый раз на большие губы, толстые или худые, в виде лунных серпиков, волосатые или бритые, красноватые малые губки, слабо розовые, или налитые, алые, в вершине клитор, вызывающе торчавший или настолько крохотный, что найти его можно было только с лупой, маленькое отверстие письки, куда было «нельзя» и, наконец, манящая дырочка влагалища, свободная от преград, или так ненадежно защищенная гименом. Катина дырочка была открыта, а клиторок приветственно высовывался из волосков, как сморчок из весенней травки.
В данном случае с анатомией у Кати было все в порядке. Я всегда считал, что если человек красив, то он красив во всем. И лицом, и телом, и половыми органами. Лицо Кати я бы отнес к категории «тихая нежность». На такое лицо, освещенное светом настольной лампы, хорошо смотреть осенним вечером пятницы, после утомительной трудовой недели, когда молодая жена, оторвав глаза от толстой книги, спрашивает глупое: «Это ты?», и получив не менее глупый ответ: «Это я», снова утыкается в черные на белых листах строки. Она не была красавицей, но и уродиной не была. Скулы, обрамленные темно-каштановыми волосами, внимательные, не то зеленые, не то синие глаза, слишком длинный и конопатый нос и чересчур тонкогубый рот. Второй, или даже третий сорт, каких на Земле миллиарды. Было.
Грудей ее я толком не видел. Экран монитора все-таки не зеркало, и я, не вставая с колен и уткнувшись носом в Катин пупок, протянул руки ей за спину и расстегнул тугую застежку нового лифчика. Затем она сама шевельнулась, подняла руки вверх, и я снял эту такую ненужную сбрую, высвободив ее девичьи грудки. Маленькие груди имеют свою прелесть. Например, их можно сосать, целиком засунув в рот, и щекотать соски языком. Полноватые Катины «бананы» целиком в рот не входили, но сосочки были восхитительны, нежные и твердые одновременно. И лишь ее вопль: «Перестань! Сейчас кончу!» остановил мои ласки. Катя закрыла глаза, откинула голову назад, но я уже целовал ложбинку между грудок, спускался к пупку и
Хороший ученик 
webmaster@3iks.ru