После тех моих слов, обняла меня Агафья и нежно так приласкала. Вроде как по-сестрински. Но от ее мягких и приветливых рук, у меня огонь пошел, зарделась я вся. А она мне тихонько поясняет, чтобы любовь, страсть огненную, от мужчины познать, наперво, надо свое тело во всех скрытых уголках изведать.
«Если самой, — шепчет она мне. — Так это радение у нас, людей Божьих, зовется радением «Одиночным», а если с подругою потаенные места ласками усладить, то это радение «Всхватку» прозывается».
Шепчет, а сама ручкой своей белой по моей ноге нежно поводит, от колена вверх, и под рубаху мне запускает.
Затуманилось в очах у меня, от ее ладони, перстов ласковых. Сделала я выдох сладкий быстро. Будто груз великий с меня сошел. Подруга же ушко мне губками ластит и далее шепчет, словно мед на душу льет. Чтобы я рубаху-то скинула, освободилась, стало быть, телом.
Не знаю, Кормщица корабля нашего, как получилось, только сняла я сороку льняную. Уложила Агафья меня на лавку, а сама голову меж ног моих опустила, чресла мои облобызала.
...Изгибалась, билась я в огне жарком, пламенном. Слезы наслаждения покатились из глаз моих. А она все головы не поднимала. Снова и снова приходил жар к телу моему, сотрясая его в муках сладостных. И только когда закричала я, в полном изнеможении, Агафья поднялась к лицу и захватила мои пересохшие уста в свои пухлые и жадные губы. Делясь влагой, обильно вышедшей из лона моего, она сама кратко телом сотряслась и окутала меня пышным волосом своим.
...Только тогда я заметила, что одна рука Агафьи обращена в едва заметный разрез на ее длиннополой, без вышивки, Радельной рубахе-парусе и запястьем уходит к нутру бедра. Такая же малая прорезь была и на моем Радельном наряде, и на рубахе матушки Акулины. Лишь заглянув в ее наполненные счастьем глаза, затянутые дымкой поволоки наслаждения, я поняла предназначение того разреза.
Уже после оного случая, я стала видеть, как умело пользуются разрезом Агафья, матушка Акулина и гостившие в доме Лупкиных женщины разных лет. Запуская под парус руку в беседах о любви за рукодельем и при разговорах, с непосвященными людьми обоих полов.
Радели они часто, украдкой, незаметно. Женщин корабля Акулины, только чуть выдавали глаза, затянутые поволокой томления и краткие содрогания, которые, они ловко прятали за свои шутки при беседе во дворе с мужиками.
Не скрою от тебя, Кормщица корабля нашего, желание запустить ладонь под парус своей Радельной рубахи и дать волю чувствам, часто посещали меня после этого вечера. Особливо при беседах со слугой Федором. Но каждый раз, я останавливалась, боясь выдать себя обмороком. Настоль приятно и сильно было одиночное Радение. Таинству, которому, по уходу Федора, я придавалась до слабости своих ног и боли в чреслах. Робея признаться в том даже Агафьи»...
Евдокия сделала паузу и перевела дух. Лежавшие на листе кончики ее пальцев, подрагивали то ли от возбуждения, то ли от нервного напряжения. Было видно, что ей потребовалось неимоверное усилие, чтобы прочитать эти строки вслух.
Глава третья.
Евдокия выплеснула на Ульяну свои терзания нескольких последних недель. Не покидавшие ее думы. Прочитав листы незнакомой ей инокини, днем она забывалась, исполняя послушания, но с наступлением ночи слова, буквы, выжженные инокиней Проклой на пергаменте, возвращались к ней. Они были столь ярки, что она уже не могла побороть себя. И, однажды, покоясь на монастырском ложе в ночи, не удержалась. Запустила руку в свои юные чресла.
Чувство которое она испытала, зажимая рот и стараясь не издавать звуков внезапного блаженства, было похоже на то, что описывала княжна Юсупова. Еще вчера
Город порочных танцев 8 