не любила и делать не умела. Тогда, давно он попытался приучить её, но кроме нескольких полу-удачных попыток, дело дальше не пошло, и она отказалась, уговорив его подождать, пока у неё появятся желания. Он не настаивал, и они забросили это занятие. Изредка она позволяла ему целовать себя там, внизу, но стеснялась, и кунилингус также не стал их привычкой. За год их связи он так и не избавил её от сверхчувствительности клитора, поэтому все, что касалось того, необходимо было проделывать осторожно и нежно. Как он и поступал, не обижая и не пугая её, своеобразно благодаря за любовь и доверие. Приняв его желание, она осторожно поцеловала раздвоенный кончик вставшего пениса, провела язычком по щели, растерла пальчиком выступившую смазку и поднялась с него. Вот полувлажная головка скользнула между бледных нижних губок и скрылась в их глубине. Она опустилась на его бедра, и тонкие складочки влагалища завернулись внутрь, чтоб вскоре опять вынырнуть наружу в плавном скольжении по его мокрому стволу. Она держала его за руки, медленно двигаясь на темном члене, а он завороженно следил за танцем её нижних складочек, исчезающих и выворачивающихся вдоль твердого ствола. Они чудесно полировали его чувствительное достоинство, блестящее от её соков в красноватом свете лампы, прикрытой красной тонкой тканью. Лампу накрывала сентиментальная Лиза, думая, что в розово-красном отсвете их занятия любовью приобретают романтический флер. Она шутливо упрекала его за неотрывные взгляды в область их слившихся органов, а он в ответ призывал её также наблюдать. Она только смеялась и бросала короткие взгляды вниз, предпочитая влюбленно смотреть на него. Лиза склонилась к нему в поцелуе, не переставая двигать бедрами; позже она приподнялась над ним, предоставив ему возможность целовать и втянуть в рот её небольшую грудь. Евгений хмелел от красивой формы её полушарий, не нуждавшихся в бюстгалтере, не заполнявших полностью его ладоней. Ей нравилось, когда он тянул и крутил её розовые острые соски, она смеялась, что больше они не станут. Её хрупкий образ придавал ей вид подростка, и он в мыслях иногда запретно представлял себе, что имеет девочку-школьницу, каких она представляла на сцене; и эти преступные мечты пробуждали его неистовство. Тогда он намеренно мучил девушку, отталкивая её руки и хватая за гиперчувствительный клитор; удовлетворенно слушал её крики и, причиняя легкую боль, вытирая её мокрое лицо позже, признавался, что сам не знает, что на него нашло. Она успокаивалась, давала себя обнимать и верила в его оправдания. Держа её за талию и подгадывая момент, когда можно будет опустить руку ей на промежность, он с сожалением осознавал, что будет скучать по ней, ещё не надоевшей ему, такой ласковой и внимательной, доверчивой, даже излишне, на его взгляд. Евгений с трудом представлял того, другого рядом с этим хрупким телом; ему не верилось, что тот сможет понять и беречь эту нежную, романтичную девушку, уверенную, что все её любят и не желают зла. Так же, как и она сама. И с ещё большим недоумением он представлял, точнее, не представлял её, терпящую домогательства того, кто не склонен прислушиваться к желаниям других, кто не подходит ей ни наружностью, ни темпераментом. Привыкнет ли она? Смирится ли? Будет ли счастлива, как с ним сейчас? Он почти не сомневался, что – нет. Но что поделать,
Пляжные фантазии 