— Даже я, юная, наивная девушка, понимала, что человек, который любит мальчиков, никогда не захочет видеть меня в своей постели. В лучшем случае я была бы для Михаила ширмой: в обществе его считали бы приличным женатым человеком.
Но скорее всего стала бы для него объектом извращенных забав, он бы мучил меня и унижал, отдавал бы другим мужчинам, заставлял бы делать неестественные вещи, которые не должно делать ни одному человеческому существу...
— Знаю, - тихо откликнулась она. - И ты тоже знаешь.
— Когда Николай не ответил, она допила воду и продолжала:
— Я поняла, что попала в ловушку.
В грёбанную ловушку. - И как ни странно, никто не хотел мне помочь.
— Всем было по хуй на, меня.
— Моя собственная мать настаивала на этом браке. Единственным, к кому я могла обратиться за помощью, был сам Михаил. Несколько дней я обдумывала, что делать, и наконец решила поговорить с ним. Я ничего не теряла, но почему-то надеялась, что он меня послушает. В Мише было что-то детское... Временами он казался маленьким мальчиком: он то ждал, когда все обратят на него внимание, то капризничал.
— Я подумала, что, может быть, мне удастся убедить его и он освободит меня от данного слова. Несколько его слов могли бы изменить мою судьбу...
И однажды ночью я отправилась к нему, чтобы наедине умолять его об этом.
Таня поставила пустой стакан. Глаза ее были устремлены на сложенное квадратом шерстяное одеяло, лежавшее в ногах. Смотря на него невидящим взглядом, она как во сне продолжала ровным голосом рассказывать:
— Во дворце было пустынно. Михаила обслуживало лишь несколько человек. Я покрыла голову шалью, низко натянув ее на лоб, чтобы скрыть лицо. Парадная дверь оказалась не закрыта.
— Я вошла.
— Кто-то из слуг увидел меня, когда я шла по дворцу, но не попытался меня остановить. Я очень волновалась, боялась, что Михаил накурился опиума или вынюхал, не одну дозу кокоина до бесчувствия. Внизу его не было. Тогда я поднялась наверх и стала заглядывать во все комнаты подряд. Всюду царил ужасный беспорядок. В воздухе пахло табачным дымом, пролитым вином, прогорклой едой. На полу вперемешку лежали груды мехов и шелковых подушек, остатки еды, странные предметы, которыми Михаил, наверное, пользовался для... Ну, не знаю, для чего... Мне все равно.
Таня разжала руки и порхающим движением как бы сняла что-то с головы.
— Было очень жарко, и я сняла шаль. - Она прижала пальцы к бьющейся жилке у горла. - Раз или два я позвала его по имени: «Миша, где ты?» Но он не откликнулся. Я подумала, может, он сидит в библиотеке гоняет лысого, и пошла дальше по коридору. Голоса... Два голоса спорили,
громко и страстно, плакал мужчина...
Воспоминания нахлынули мощной волной, и Таня уже не думала о том, что говорит, слова лились помимо ее со-
знания.
— Миша, я люблю тебя в тысячу раз больше, чем сможет когда-либо любить она. Она не сумеет дать тебе то,
что тебе нужно.
— Ты старый сморщенный болван, - отвечал Миша.
— Ты ничего не знаешь о моих нуждах. Придурок.
— Я не хочу ни с кем делить тебя, особенно с балованной шлюхой.
В бархатном голосе Михаила звучала издевка.
— Значит, тебя тревожит, что она окажется в моей постели? Свежее юное тело, невинность, ждущая, чтобы ее развратили.
— Миша, не мучь меня так...
— Я больше не хочу тебя. Поди прочь и никогда не воз- вращайся Пидорь.