на этот шикарный, без сомнения, зад да так, что трусы задымились. Не у меня. Видать Зое припекло, потому что она повернулась и спрашивает
— Володь, ты куда смотришь? Увидел что-то интересное?
Дурой не надо прикидываться, сама знаешь, куда пялятся мужики. Тогда уже я спрашивают
— Тёть Зой...
Она перебила
— Володь, давай просто Зоя, а то я себя старухой чувствую.
— Согласен. - Ещё бы не согласиться. Не представляю, как в постели обращаться на вы и называть женщину тётей. - Зоя, тебе ответить честно? Не обидишься?
— А чего на правду обижаться?
— Любуюсь на твои нижние девяноста.
Зойка смеётся
— Какие девяноста? Бог с тобой. Полтора, а то и два метра. Что, тебя даже не смущает такая жирная задница?
— Да ты что? Это же предел мечтаний! Только это, Зой, трусы мешают хорошо рассмотреть.
Та на меня уставилась
— Вовочка, а ты не гонишь лошадей? Ты учти, раззадорить женщину просто, а вот успокоить, это надо постараться.
— Не поверю, что дочь тебе ничего не рассказывала. Не поделиться с матерью, это как-то даже противо правил. Как думаешь, смогу я успокоить раззадоренную женщину?
Рисковал, конечно, предлагая напрямую женщине заняться сексом, но кто не рискует, тот и по морде не получит. Тут пятьдесят на пятьдесят, как у поручика Ржевского: Можно и по морде, а можно и впендюрить. Но была надежда, что скорее впендюрю, иначе не стали ни девки меня вербовать, ни сама Зоя оставлять при себе, один на один. А та на меня смотрит проверяет, не издеваюсь ли над ней, не насмехаюсь ли. Комплекс неполноценности у женщины развился от того, что она такая полная, на грани. А я смотрю с надеждой: снимет-не снимет, жопу покажет - не покажет. Это как на ромашке гадать. Зоя же, убедившись, что никто над ней насмехаться не пытается, повернулась ко мне задом, к столу передом, как та избушка на ножках от курицы, вздохнула
— Что творю, дура старая? Стыдоба-то какая! Пацан ведь совсем, молоденький, а я, дура старая, как есть дура!
Это она себя уговаривает или меня успокаивает, проверяет на искренность?
Постояла Зоя ко мне задом, потом глянула через плечо и резко, одним рывком с себя трусы сдёрнула до колен. И смотрит, улыбаясь, только улыбка какая-то слишком грустная. А я просто ахнул. Них...Ничего себе! Это же обнимать не переобнимать, гладить не перегладить, целовать не перецеловать. И всё это принадлежит кому-то. Не сдержался, озвучил
— Как же я завидую тому мужику!
Зоя заинтересовалась
— Какому мужику?
— Такому. Тому, кто эту попу может, когда захочет, гладить, обнимать, целовать.
А сам не могу глаз оторвать от этой картины, достойной кисти самого знаменитого художника. От этих пышных ягодиц, что бугрятся холмами. От этой разделительной линии, что делит попу напополам. От этих пухлых, мясистых губ, блестящих от выступившего сока любви. От этих мощных бёдер, достойных нести такое богатство. И главное, ни на попе, ни на бёдрах нет апельсиновой корки целлюлита. Кожа чистая, гладкая, ни прыщика, ни родинки, ничего. Макаревич пел про шрам на любимой попе, а тут и шрама нет.
Зоя помолчала, вздохнула с какой-то обречённостью
— А нет никого, кому можно завидовать. Никто на такую толстожопую не кидается. Нынче в моде сплошь вешалки тощетелые.
Я ахнул. И мысленно и вслух
— И что, на такое богатство не нашлось ни одного ценителя? Да они все дальтоники.
Зоя перебила
— Дальтоники цвета путают.
— Тогда просто слепошарые. Что, точно нет никого?
Грустная улыбка
— Никого.
— Тогда, чур, я первый и теперь это всё моё.
И пока Зоя соображала, что же значат мои слова, метнулся к ней и легонько толкнул в спину, заставляя наклониться над столом.
Покорители наших попок 
webmaster@3iks.ru