Более темпераментный Жюстен отдал семя первым, оно было густым, как сметана, а вкусом напоминало несоленое свиное сало. И его было немного. Раймон же порадовал Анжелику обильным и долгим семяизвержением, и его семя было похоже на утреннюю простоквашу, жидковатую и кисленькую. Оба они так и не проснулись, хотя храпеть перестали и блаженно улыбались. Анжелика тоже улыбнулась и улеглась между ними. Теперь у нее было два защитника, и она больше не боялась разбойников.
Утром она рассказала обо всем сестре Ортанс, девушке совсем взрослой, но сидевшей в «девках» из-за врожденной хромоты.
— Как бы я хотела быть на твоем месте! – мечтательно закатив глаза, сказала Ортанс. – Уж я бы все сделала иначе...
Анжелика клятвенно пообещала, что грядущей ночью она возьмет с собой, но исполнить клятву ей не довелось. Потому, что на кухню заглянул барон, их отец, и объявил неудачливым школярам, что нашел для них место надсмотрщика у своего сюзерена маркиза дю Плесси. Место было одно, и они будут получать одно жалование на двоих, присматривая за крестьянами, отрабатывавшими свои вечные долги на полях маркиза, который обещал обрядить их во все новое, дать коней и пистолеты.
После завтрака братья взгромоздились на свою отдохнувшую клячу, а Анжелика напросилась ехать с ними, и оседлала своего доброго ослика, который по-своему любил Анжелику, хватал ее за руки мягкими губами, за то, что она облегчала его страдания без ослицы, возбуждая его черный полуметровый член до семяизвержения. Лошадь под двумя всадниками плелась еле-еле, и ослик легко успевал за ней, но часто поднимал морду и принюхивался. В замок дю Плесси, где их ожидал маркиз, верхом их не пустили, и в ворота они вошли пешком. Ослик тоже времени даром не терял, и залез на кобылу, надолго погрузив член в ее обширное старое лоно.
Роскошь внутреннего убранства неприятно поразила Анжелику. Раньше она не обращала никакого внимания на ветхость отцовского замка, на рваные и траченные молью портьеры и гобелены, прикрывающие отставшую штукатурку, и убогость немногочисленной прислуги, пропахшей навозом и конским потом. Анжелика дала себе клятву когда-нибудь жить в роскоши и достатке, и быть не много, не мало, королевой. Только она не знала, что это покои, которые ее так поразили, не маркиза дю Плесси, а всего лишь его управляющего шевалье де Растиньяка. Шевалье не смотрел на братьев де Сансе, он смотрел на легкую фигурку Анжелики, на ее свежее личико и маленькую туфельку, которая то и дело задорно высовывалась из-под длинного, до пола платья. Он сразу принял в надсмотрщики Жюстена и Раймона – двух на одно место и одно жалование, написал записки главному конюху, портному и оружейнику, отослал их и прислугу из покоев и жестом нежной белой руки подозвал к себе Анжелику. Она летящим шагом подошла близко, смело взглянула в глаза шевалье, а он взял ее за подбородок, приоткрыл маленький яркий рот и сказал:
— Девушка, хотите быть моей горничной?
И она сделала маленький шажок навстречу своей мечте встать вровень с королем и ответила:
— Да. Я хочу быть Вашей горничной.
— Тогда пойдемте в мою спальню. Я и мой доктор Вас осмотрим.
— Хорошо, – бестрепетно, почти равнодушно ответила де Сансе.
Растиньяк, как только стал управляющим при маркизе дю Плесси, часто объезжал самые хижины должников, лично отбирал юных девушек, собирал их в одной пустой хижине или землянке, раздевал их трясущимися от вожделения руками и медленно вводил красно-синий член в маленькие узенькие безволосые щелки. Он делал только одно движение, вынимал член и переходил к следующей девушке, постепенно делая всех женщинами. Затем Растиньяк, невзирая
Второй раз с маминой подругой 
webmaster@3iks.ru