последнюю ночь любви запоминающейся... что же такого она может захотеть? Фея чувствовала, как её сердце бьётся чаще, когда она входила в их с Хадиджей комнату, — и вот дверь закрылась за ними, и девушки остались совсем одни, и у них была впереди целая ночь в их полном распоряжении. Фея почувствовала, как её сердце забилось ещё чаще в ожидании... чего-то — да и Хадиджа, предвкушавшая их последнюю ночь любви, была взволнована не меньше — она что-то хотела сказать, но не могла решиться. Наконец, подняв взгляд на свою любовницу, она проговорила:
— Тея... Я могу попросить тебя... об одном... последнем подарке?
— Каком? — переспросила Фея, даже и не догадываясь, о каком подарке может идти речь, и что такого она может подарить намного более богатой, чем она, девушке... что не было бы связано с сексом. Хадиджа же заметно зарделась, снова опустила глаза, но затем, набравшись смелости, проговорила:
— Я хотела бы, чтобы ты... нарисовала меня... обнажённой.
Повисла пауза — Фея слышала только тиканье часов и стук собственного сердца в своих ушах. Это было... достаточно логично — о каком ещё подарке можно было попросить бедную художницу? — и звучало достаточно романтично, и против своей воли Фея поняла, что она сама, в общем-то, и не против. Собравшись с мыслями, она ответила:
— Хорошо. Только... этот рисунок останется у тебя, он будет только твоим, я никому не буду и не смогу его показывать, и ты сама решишь, кому ты захочешь его показать. Согласна? — Хадиджа кивнула в ответ. Фея вдохнула, словно перед прыжком в воду, и принялась рыться в своих вещах. — Ты... можешь раздеться... и принять какую-нибудь позу... которая будет удобна тебе.
Хадиджа разделась и принялась устраиваться на кровати, а Фея объясняла ей, что та должна принять такую позу, в которой сможет находиться достаточно долго, одновременно пытаясь решить, в какой технике ей выполнить рисунок. Большая часть рисунков, сделанных ей во Франкии, были выполнены цветными карандашами или гелевыми ручками, потому что их проще носить с собой и рисовать ими «в полевых условиях», но сейчас Фее следовало постараться как следует и выбрать, наверное, более сложную технику. В итоге художница остановилась на цветной пастели — среди принадлежностей для рисования, которые она взяла с собой, были и пастель, и бумага для неё — а Хадиджа расположилась на кровати, на спине, вполоборота к художнице, подложив под подушку голову и глядя на рисующую её девушку. Фея невольно залюбовалась обнажённым телом своей «натурщицы» — смуглая кожа, приятные черты лица, слегка смущённая улыбка, тёмные кудри, рассыпавшиеся по подушке, крупные, округлые, красивой формы груди с тёмными сосками, тонкая талия, стройный живот, при взгляде на который легко было представить себе юную бадави в образе восточной танцовщицы (но нет, Фея уже спрашивала у Хадиджи, занималась ли она беллидансом, и получила отрицательный ответ), аккуратно подстриженные в зоне бикини тёмные курчавые волосы, возбуждённый, стоявший торчком член с обнажённой розовой головкой, стройные ножки, вытянувшиеся вдоль кровати... Фея могла лишь догадываться о том, какие мысли роятся в кудрявой голове бадави, лежавшей перед своей любовницей обнажённой, одновременно смущённой и возбуждённой этим, — налившийся кровью член пустынной красавицы красноречиво говорил о её возбуждении, но Хадиджа не могла сейчас ни отдаться занятой рисованием девушке, и даже сменить позу, чтобы поласкать себя, и от этого возбуждалась ещё сильнее, её лицо раскраснелось, а её прекрасная грудь тяжело вздымалась и опадала в такт дыханию. Фея тоже чувствовала, что в джинсах у неё становится тесно, но необходимость рисовать свою «натурщицу» отвлекала её
Семейная история (эроповесть, часть 10) 