подойник почти полон, и Егорыч уже поделился с Мартой своим «молочком», и не объяснишь упрямой козе, что «горшочек, не вари!». А оставить в вымени молоко нельзя, потому что испортится оно, и удои упадут. А тут совсем некстати пожаловал гость, старый отставной милиционер Федотов Яков Ильич в начищенных сапогах, и в форме при регалиях. Крайне удивился бывший заслуженный мент, что голые пенсионеры суетятся вокруг привязанной к лавке козы, а она бекает и мекает. Вытянул он желтый от курева палец и говорит:
— Это что, скотоложество?
— Вовсе нет, Ильич. Это – новый метод. Поскольку у нас козла нет, а козе секс нужен, как женщине, то я вместо козла перед ней верчусь, а жена доит. Видишь, сколько уже надоила?
— Вижу, вижу, – говорит, а сам козе в петлю смотрит. - Это что?
— Это – козья жопа!
— Это я вижу. А почему дыра?
— А это она козла хочет. Дырку раскрывает, чтобы козел сунуть мог. А ты что хотел-то?
— А я насчет свиньи. Продашь?
— Ни за что! – встряла в разговор Строгова. – К Новому Году заколем, тогда и приходи, Ильич, за мясом, да за салом.
Она уже «выжала» козье имя досуха, и теперь снова омывала его и вытирала чистой тряпицей. А чтобы уберечь Марту от домогательств, она решила отвести козу в хлев.
— Ватник надень! – громко крикнул ей вслед Иван Егорович и пояснил:
— Горячая у меня она, ух, горячая!
— Очень горячая?
— И ненасытная! Как на нее найдет, я потом на карачках уползаю!
— А моя – жадная! Допроситься невозможно!
— Ты козу заведи, – посоветовал Егорыч. – Помогает. Я проверял. Или свинью женского пола. Тоже ничего.
— Ты проверял?
— Ага. Только визжит громко. Ты ей рыло изоляцией замотай, и вперед!
— Так не продашь?
— Козу, свинью или жену?
— Да ну тебя! – обиделся Ильич. – Пойду я!
Ментовские сапоги угрохали назад, а тут и Строгова вернулась.
— Ушел?
— Ушел.
— Не люблю его. Нудный он.
— Станешь нудным. Всю жизнь людей подозревал.
— А камера его тоже засняла?
— Наверное. Сейчас посмотрю.
Иван Егорович промотал кассету туда-сюда.
— Засняла. А знаешь, я его в кино тоже вставлю. Его рожа записалась, а тело я свое вставлю, и вроде как я – это он. И свинью ебать!
Посмеялись оба, и после ужина Плохов приступил к монтированию своего эротического фильма, гоняя видеозапись с камеры на видеомагнитофон и обратно. До премьеры оставалась неделя...
В субботу к вечеру клуб был полон. В крошечном фойе торговали пивом, самогоном в зеленых лимонадных бутылках, картофельными чипсами и попкорном в больших пластмассовых ведерках. Пришли не только любители культуры, но и ветхие бабки, которые несколько лет не слезали с печи. На заднем ряду обосновались четверо бледных подростков, которые нервно хихикали и вжикали молниями на джинсах. На сцене на заднике пламенела надпись: «Искусство в массы!», и виднелись засиженные мухами чьи-то портреты.
Первым на обшарпанную сцену вышел бывший директор клуба Егор Фомич Конобеев, который теперь этот клуб сторожил. Его немного покачивало.
— Господа! – громко сказал он и выдержал театральную паузу.
— Мы не господа! – ответил голос из полутемного зала. – Господа все в Париже.
— Товарищи!
— Мы не товарищи! – ответил все тот же голос. – Все товарищи – теперь господа, а они – в Париже!
Сторож растерялся.
— Друзья!
— Ну, какие же мы друзья! Сроду не были, и теперь уж точно не будем.
— Тогда как же?
— Да никак! Расскажи лучше, зачем ты доильный аппарат спиздил?
— Я хотел, как лучше, мужики, – потупился бывший директор клуба. – И кафе открыл в задней комнате все для того
Дорогая ошибка 
webmaster@3iks.ru