И Мюриэл, и Джейн постоянно меня упрекают в том, что я «пишу в погребальном тоне». Сейчас их махинации затеняют, подобно нависшему облаку, и невинность Сильвии. И хотя и встаю всякий раз, когда Сильвия заходит ко мне в кабинет, я прекрасно понимаю, в чем состоит суть их игры, уговаривая сам себя, что это, в конце концов, простая вежливость. Я слишком долго относился к ней, как к незрелому ребенку. Мюриэл недавно напомнила мне об этом, и возможно, она права. Я же, в свою очередь, позволил себе напомнить ей, что Сильвии, черт возьми, нет еще и восемнадцати.
Мое сопротивление возрастает, но всякий раз оно испаряется, как только ко мне заходит Мюриэл. В ее взгляде есть нечто столь повелительное, что я все больше и больше подпадаю под ее власть. Агх! Передо мной стоит весь тот ужас в ванной комнате и то, что она проделала со мной! Это чудовищно, — я почти что захлебнулся и практически утонул в испражнениях, исходивших меж ее ног. Женщины писают намного сильнее мужчин, и со мной несправедливо так обращаться. Я так и заявил об этом Джейн, но она в ответ лишь посмеялась.
— Ты желаешь этого, — сказала она, но это неправда и я буду твердить об этом до последнего вздоха. — Ну не будь занудой, Филипп, — холодно ответила она. Она заставляла меня, будто школьника, сотню раз написать «женская моча», и даже заставила пересчитать перед ней эти глупые, похабные строчки, которые я написал, но конечно, ее это не удовлетворило.
— Сейчас пиши: сегодня ночью я должен обслужить Джейн, — сказала она, и я снова и снова должен был писать эти слова, в то время как она положила мою свободную руку себе между своих ног и заставляла меня снова и снова гладить то, что у нее между бедрами. Она хорошо знает, насколько это соблазнительно, и как тепла и шелковиста ее кожа над чулками. Мой палец коснулся ее промежности, и я ничего не мог с собой поделать — на ней не было панталон, и я почувствовал ее кудри.
— Разве я просила тебя об этом? — спросила она. Я перестал писать и покачал головой. Ужасная мысль о том, что я хочу, чтобы она наказала меня, пронзила мой ум подобно большой черной птице. Клянусь, я не думал о таком ранее и был как тот, у кого кружится голова, кто бежит по длинному коридору, в темноте натыкаясь на узкие стены.
Она знала, она знала. Она видела мое лицо.
— Тебе пора открыть свое сердце. А теперь говори, — сказала она. Она развернула мое вертящееся кресло, повернув меня лицом к себе, а затем с похотливой улыбкой приподняла платье, обнажила свою киску и провела под ней пальцами. Она сказала, если я заговорю, то Мюриэл ничего не узнает. О, какой же я глупец, что поверил ей тогда!
— Давай, или я выпорю тебя, Филипп, спустив твои штаны перед Сильвией и Роуз. Я говорю серьезно, и ты знаешь, что так и будет.
О боже, каким холодным был тогда ее голос! Ее бедра были широко раздвинуты, а палец шевелился, изгибаясь, в ее губках, дразнил их складки, двигался среди кудрей, растущих на молочно-белой коже.
— Я хочу поцеловать твои ноги, — произнес я. Клянусь, я сказал это, чтобы отвлечь ее. Клянусь, я не хотел этого говорить!
— А после этого? Что бы ты хотел сделать? Давай, говори! Я заставлю тебя написать это и выставить на всеобщее обозрение. Ты хочешь трахнуть меня, не так ли? Хочешь присунуть свой