фигурой с широкими бедрами. Ее грудь была высокой и полной, увенчанной розовыми бутонами, которые затвердели под моим пристальным взглядом. Ее молочно-белые бедра поднимались к мохнатому устью, который представлял для меня наибольший интерес. Волосы на ее холмике Венеры были густые и пушистые, а чуть ниже этой поросли проглядывала самая лакомая розовая щелка, которая так призывала к проникновению в нее. Я почувствовал волнение под платьем и мне захотелось присунуть свой увеличивающийся член в это влажное любовное гнездышко.
И вот на этом черном алтаре, который так очаровательно оттенял ослепительную белизну ее кожи, Эмили, как жертва жертвоприношения, опустилась на колени и, положив плеть между своими раздвинутыми ногами, приступила к молитвам.
Не скажу, что у меня не было совсем никакого опыта в обращении с женскими прелестями. Например, я был более чем близок с симпатичной швеей, которая жила на верхнем этаже в доме на улице Жубе. Она очень милая и приятная, и ничего больше так не любила, как быть оттраханой. Я также наслаждался молодой горничной своей матери. Однажды, когда она стелила постель своей светлости, она очень изумилась, но, как я понимаю, была очень даже не против, когда я резко задрал сзади ее юбки и мой горячий, твердый член яростно вонзился ей в киску и между ее ягодиц.
Но никогда за всю свою молодую жизнь я не видел такого зрелища, какое представляла собой молодая послушница Эмили — ее набухшая грудь, частично скрытая ее осанкой, длинные изящные ножки, и, прежде всего, ее восхитительная киска, похожая на сад черного мха, пронизанный киноварью и помещенный между двумя округлыми сатиновыми подушками, сверкающими снежной белизной.
Конечно, отец Юстас никогда не сможет быть настолько грубым, чтобы пороть этот прекрасный задок, подумал я про себя, и пока эти размышления пробегали у меня в голове, моя тетя рассказывала моей матушке о том проступке, из-за которого Эмили должна была страдать. Судя по всему, из-за жалоб на плохое зрение ей разрешили поставить дополнительное количество свечей в ее спальной комнате и когда аббатиса оказалась так добра навестить ее посреди ночи, то к ее огромному ужасу, вместо того, чтобы обнаружить молодую послушницу, объятую сном, та лежала частично раскрытой, с настолько похотливо распростертыми врозь ногами, насколько та могла сделать. Большая свеча была погружена в ее норку примерно на девять дюймов, и Эмили ее яростно всовывала и высовывала, вздымаясь и извиваясь своим задком так, как будто она была одержима самим дьяволом.
Конечно, поскольку леди Агата стала свидетельницей сего действа, любая попытка сокрыть это или оправдаться была совершенно бесполезной. На самом деле, в ту самую минуту, как она вошла в келью, мадемуазель Эмили накрыли любовные судороги, и она исторгла поток собственной страсти, откинувшись на подушки в полуобморочном состоянии, и оставив свечу саму выпадать из влажных ножен.
Аббатиса не была суровой женщиной — наоборот, она была особенно снисходительна к молодым девушкам, находящимся под ее руководством, но обнаружив Эмили в таком состоянии, она повела себя довольно сурово, поскольку послушница, будучи отруганной, отвечала дерзкими замечаниями, касающимися красивых молодых исповедниц и верховных привилегий руководства монастыря.
Все это моя тетя рассказывала полушепотом матушке, и не совсем неслышно для красавицы-виновницы, сидевшей на подушке, за которой я внимательно наблюдал, и которая, как мне показалось, едва сдерживала свой смех. Я было решил, что она не очень-то и боится отца Юстаса, и я оказался прав — она не боялась.
Наконец он прибыл, но прежде чем обратить внимание на голую девушку, ютящуюся в углу, он запечатлел на устах настоятельницы то, что, как я полагаю, он считал «священным поцелуем». Потом он
Молодая вампирша 
webmaster@3iks.ru