— Я что? Я ничего. Я хотел, чтобы тебе было просто и уютно. А ты — бесстыдство, распоясался!
— Ладно! Шучу я, шучу! Давайте.
Выпили.
— Мне с вами и так легко и спокойно, а то бы я пришла к вам полуголая.
— Ну, коль ты такая смелая, дай потрогать твой животик. Ребятёнок стучится?
— Стучится. Ещё и как. И ворочается. Вот — вот! Опять полез.
Она обтянула живот тканью халата, и стало видно, как по натянутой поверхности перемещается бугорок.
— Это она ручкой упирается.
— Откуда ты знаешь, что это именно она, а не он?
— УЗИ показало. Но я и без этого знала, что будет девочка. — Она как-то сникла. Глаза заблестели накатившей слезой.
— Ты чего?
— Да ни чего. Просто муж, как узнал, что будет девочка, перестал со мной говорить, как будто это я виновата, что понесла от него не сына. Дурак! Ой! как сильно стучится. Можно я прилягу?
Она неуклюже легла на кровать и успокоено растянулась. Шелк халата соскользнул ног, открыв стройные ноги до трусиков. Налитые груди будущей матери развалились по бокам и оттопырили ткань сосками. Она снова поморщилась, и бугорок пробежался по животу. Рука сама потянулась к её животу и накрыла беспокойную выпуклость. Мне в ладонь, сквозь тело матери и тонкую ткань стучался ребятёнок. Сердце как-то странно сжалось, а горло перехватил спазм, выдавивший из моих бесстыжих глаз слезу умиления. Я чувствовал её движение, как будто маленькая ручка или ножка упиралась в мою ладонь. Я сместил руку к выпирающему пупку женщины. Ручонка, я почему-то был в этом уверен, пошарила по сторонам, нашла мою ладонь и успокоилась.
— Ты ей понравился. Чувствуешь, как она успокаивается под твоей рукой.
— Дай я тоже попробую. Может со мной ей будет еще лучше. — Обиженно возмутился Макс, и его широченная ладонь накрыла почти весь живот.
— Слушай, она натурально дерётся! Во, наколачивает!
— Ты своей лапищей, наверное, придавил её, вот она и возмущается. — Я столкнул его руку и положил свою.
— Странно, но ребёнок затих.
Я приложил к животу ухо, но разобраться в какофонии звуков не смог. Тут что-то урчало, что-то билось, что-то ворочалось, да еще мешал и шелест шелка. Я бесцеремонно стянул шелк с живота и снова припал к нему, приставляя ухо то к одному, то к другому месту. Марья лежала, не шевелясь и ничему не сопротивлялась. Я отодвинул ухо от живота и поцеловал её в пупок, выдавленный наружу, зреющим плодом.
— Дурашка! — как-то нежно произнесла она и запустила пальцы мне в волосы. Я, восприняв это как одобрение, и продолжил пощипывать губами натянутую кожу её живота. Добрался до верхней кромки живота и отодвинул полу халата, прикрывающую сосок.
— Это вы за такое распоясывание поднимали тост? — она как-то лениво попыталась прикрыть грудь, но мои губы уже накрыли его вместе с ареалом. — Ох! У-у-У! Не надо! Что ты со мной делаешь? Хоть бы Макса постеснялся.
— Меня стесняться не надо. Я сам кого угодно могу смутить. Лучше дайка милая твою вторую грудь.
С этими словами он припал к её груди. Марья только охнула и прикрыла лицо руками. Она толь вздрагивала от наших ласк, толи беззвучно плакала.
— Что я творю! Что я творю! Что я творю! — как молитву шептала она.
— У тебя, что, уже молоко есть? Сладенькое! — оторвался Макс.
— Нет. Ещё нету. Это, наверное, молозиво, но ему ещё, вроде, рано появляться. Отпустите меня мальчики, а то я не выдержу. Я и так вся мокрая от вашего бесстыдства.