за хуй, направляя его куда нужно. Он бы и так всадил. Да он и всадил. От проникшего в неё огромного, твёрдого, будто деревяшка хуя, показавшегося ей размером с оглоблю, доставшего не только до матки, а куда-то до самого желудка и даже дальше, заполнившего всю её пизду, растягивающего стенки влагалища до невозможных размеров, до боли, до сладостной боли, вначале просто перехватило дыхание. Казалось, что эта Васькина палочка выдавила из груди весь воздух. А он, зверь, попавший внутрь, принюхался, присмотрелся, замерев на мгновение, и вдруг двинулся назад, потянув за собой все внутренности. А затем так же медленно вперёд. Дошёл до матки, упёрся в неё. Господи, лишь бы не порвал ничего, не сдвинул! Ох, какой же огромный! Головка распирает стенки влагалища, с треском выдавливает из пизды воздух и тот, выходя, создаёт звуки, будто пизда пукает. Да не пукает, трещит. Трещит по швам. Оу, Васенька, ещё, ещё! И больно, и сладко. Нет, все те мужики, что тыкали в неё свои хвостики, все они, гордящиеся своим и писями, не стоят ничего по сравнению с Васькой. У него не пися, нет. У него писька. Огромных размеров хуй. Хуина. Хуище. Ой, мамочка! И как он ещё не разорвал бедную Катьку на много маленьких Катек своим агрегатом.
А Васька, пыхтя от напряжения, от наслаждения ли, всаживал и всаживал в пизду хуище, доставая при каждом толчке до матки, упираясь в неё мягкой, по сравнению с остальным, головкой, выжимал из Катьки стоны и крики. Она извивалась, рычала и орала, ничего не соображая, потеряв полностью контроль над собой. Она драла ногтями Васькино тело, кусала его за плечи, за грудь. А он, зверея от вида её сладких мук, всё драл и драл, не обращая, казалось, никакого внимания на мелкие, по его мнению, царапины и укусы. Нет, с тётей Машей, конечно, хорошо, но вот ебать Катерину Ивановну слаще. Намного слаще. Обладать этой, извивающейся от страсти под ним женщиной, слышать её вопли, видеть искажённое сладостной мукой лицо, безумный взгляд глаз, открытый рот, из которого вырывается хриплое дыхание загнанного зверя и звуки.
Сладостные для слуха любого мужика, зверя-хищника звуки побеждённой жертвы. И Васька скудным, по мнению Катьки, умом понял, что теперь Катька надолго, если не навсегда, его рабыня. Сексуальная рабыня. Только она навряд ли в этом признается. Скорее она будет считать себя госпожой. Но теперь она просто не сможет получить удовольствия, удовлетворения ни с одним мужиком. Ни с одним, кроме Васьки.
Катерина перестала кричать. Лишь хриплое дыхание и стоны. престала царапаться и кусаться. Её безвольное тело болталось куклой под Васькиным напором. Казалось, что если Василий не оставит её в покое, она просто помрёт. То-то будет славная смерть! Бабу заебали вусмерть. Померла от переёба. Привиделись заголовки жёлтой прессы, журналюги, толпящиеся возле Васьки и старющиеся взять у него интервью. Привиделись сплетничающие соседи.
Нет, не доведётся ей стать героиней сплетен и слухов. Васька, зарычав, засадив особенно глубоко, что вызвало очередной крик Катерины, застонал, замер, прижимаясь всем телом и выстрелил. Именно выстрелил. Да что там выстрелил. Произвёл залп главным калибром. Катька, даже в состоянии полубреда, ощутила, как тугая струя спермы бьёт в матку, заполняет влагалище, растягивая его ещё сильнее, старается найти выход. Застонав от наслаждения, Катерина ощутила, что кончает в который уже раз. Никогда с ней не было такого.
Немного полежав на теле истерзанной женщины, Вася откатился в сторону. Она, мокрая от пота, ощущала, как сперма из её влагалища, избавившись от пробки в виде Васькиного хуя, вытекает, стекает по расщелине, скатывается до задницы, смачивает
Дальнобойщики или как все начиналось 