Папочка, ты не волнуйся, ласточка не поломается. И колодка у меня под ногами. — Верка сюсюкает. Дура девятнадцатилетняя, как детсадовский ребёнок. — Ника! Как ты не понимаешь, что папе одному трудно, мы должны помогать ему.
— Ты, — мне охота грязно выругаться, заставить её саму крутить баранку. Но не могу. Дала ему зарок, чо стану порядочной девушкой, — сестрёнка, сядь сюда, покрути руль. Тут мягче чем на твоём месте, гидроподвеска смягчает.
Мне больше никто не мешает внимательно смотреть на дорогу. Сколько ещё до той горной равнины? Пять? Сотня километров? Хоть бы там был небольшой посёлок, с харчевней. И этот... отель. С жакузя, с рестораном. Мы бы там отдохнули до утра, выспались бы на ровных постелях. А утром, отцу станет легще, поглядим чо там с сцеплением. Если не сложно, то подшаманим и по равнине, до следующего подъёма быстро доедем.
Глянула на Верку — клюёт носом. Мы хоть и двойняшки, но отличаемся во всём, как по размерам, так и по психству. Если в n-надцать лет, когда закровила моя писька, я выглядела как двадцатилетняя девушка с большими сиськами, задницей не меньше отцовой, то сестра казалась десятилеткой.
Уже в то время я могла выкурить три сигареты подряд, отпиздить старшеклассницу за косой взгляд на мою фигуру, побеждала некоторых парней в соревновании на руках. Хотя некоторые из этих дурачков специально поддавались мне, потому что условие — побеждённый показывает часть тела победителю. А у парней ясно чего охота посмотреть, на их хуи. Уже стоячие хуи. Ну и естественно прикол — заломай теперь ЕГО. Ну, а чо? Я прикольнуться люблю. Охватывала член ладошкой и заламывала. Иногда в натуральную — кончал какой-нибудь только от моего касания. Вот это было кайфово! Смотреть как залупа раздувается и выплёвывает молофью.
Когда проигрывала я, то чаще показывала письку — легче было задрать подол и оголить волосню между ног. После таких игр, ночью, когда Верка начинала храпеть, я ласкала свои сиськи и письку. Думала про то как залупа раздуется у меня в пизде, плюнет мне туда. Но хотелось, чобы это был папин хуй. Верка дрыхнет, а я выхожу в зал, где спит папа, опираюсь спиной о стену, смотрю на нево и ласкаю себя, представляя, чо это он водит членом по моим ляжкам и письке.
А Вера жаловалась отцу. На одноклассников, на дворовых подростков, на меня. Чо я дерусь в школе, во дворе. Ругаюсь матом. Ворую евонные сигареты.
Он никогда не был жадным, всегда покупал чо мы просили, давал деньги на расходы. Но вот то чо я украла, взбесило ево.
— Вся в мать, сучка! Та такая же воровка и прошмандовка. — Батя дважды хлестнул меня по щекам. — Также съебёшься из дому! — Ещё удар. — С последними... блядь... деньгами. — Держит меня за ворот и с каждым словом хлещет по лицу.
Мне в тот момент ещё не была известна история с мамой, так как, когда женщина, родившая нас, ушла будто работу и пропала, нам было всего по полгода. Наверное, я очень на неё походила, потому чо отец, хлестал уже не меня, а ту, которая предала его.
Я сильно дёрнулась. Домашний халат, оставшийся от той, чей образ сейчас мутил его сознание, порвался. Прям вот так, на две полосы, скреплённые пуговицами. Осталась я в лохмотьях халата и трусах.
— Сука! Сука! Сука! — И ещё несчётное количество раз повторял он, схватив меня за волосы, и хлеща по заднице. А потом...
Батя вдруг замер, охватил меня за талию, притянул к себе. Опустил руку в мои трусы, мгновенно влез
Юноша и старушка 