осталось... Кусочек... Побыла бы ты в землянке, Дуняша, не осуждала бы меня.
— Я и не осуждаю, Ульяна. Ну, хватит причитать. Вот, мису лапши с жирным мясом, тебе принесла, и пахлавы. Умойся, да покушай.
— Что-то я в разум не возьму. Кто из нас старше?
— Ты, Ульяна. Но хозяйка в кельи я. И поскольку, старше меня здесь владельца нет, то хозяйку, хоть и юную, надобно слушаться.
Ульяна встряхнула пышный волос, помотала головой и, стягивая на ходу рубаху, сонная и капризная побрела за шторку. Прогоняя остатки сна, ей захотелось приласкать себя. Теплая вода между ног привела ее в чувство томления. Убедившись, что Евдокия на нее не смотрит, она дала волю рукам. Знали бы сестры, выгнали с монастыря, в чем она есть, несмотря на мороз.
Но удержать внезапный позыв природы было не в силах Ульяны. Она простонала, и поспешно шумнула тазом, чтобы заглушить свой грех. Снова омылась и вышла.
Евдокия стояла к ней спиной, тихо произнесла:
— Уронила чего?
— Чего тут ронять-то?
— Стон слышала.
— Голодная я.
— Одевайся! Срамной в святом месте быть, негоже. — Евдокия указала на сброшенную Ульяной рубаху.
Плотно пообедав, а заодно и поужинав, сочной лапшой с большими кусками баранины, Ульяна оставила пахлаву Евдокии, скромно сидящей рядом за вышиванием.
Вдохнув, огладив сытый, кругленький животик и бесцельно покрутив головой, она изрекла:
— Пахлаву вместе съедим... Когда листы инокини Проклы, читать будем...
— Ты знаешь, Ульяна, — тихо и протяжно ответила Евдокия, отложив вышивание в сторону, — прошлой ночью я почти не спала. Все думала. Многое, что ты мне вчера путного и беспутного о батюшке моем, Корнее Даниловиче рассказала. И всякое оное. В чем-то перекликается с жизнью Прасковьи Григорьевны. Хоть она и княжеского рода, а мы люди просты.
— Ну, доставай листы, Дуняша! Измыкалась я уже вся. Ты то, о чем говоришь, знаешь, а я то, — не ведаю! Прочтешь, вот после и обсудим.
Евдокия достала из тайника рукопись Проклы.
— Озаглавие читать не стану. Вчера прочла.
— Дальше читай, дальше! — уже лакомясь пахлавой, радостно махнула рукой Ульяна.
Евдокия перекрестилась, и открыла первый лист:
«По благословению матушки-Богородицы Анастасии и людьми Божьими, провозглашенная на Москве ее правопреемницей, Кормщицей и Богородицей, Прасковья Григорьевна Юсупова-Княжево, я заперта в монастыре и, не имею при себе более учениц. То и передаю свой чин Богородицы, после смерти своей деве, в эту тетрадь.
Покудова, дщерь Божья, нашедшая и открывшая сии листы, имени твоего во Христе не ведаю, нарекаю тебя Кормщицей и наделяю властью своей. Будь мне сестрой, коль млада — дочерью...»
— Тебя, Евдокия, стало быть, она нарекает! — оборвала ее Ульяна.
— По всему выходит, что так. Угораздило же меня найти эту тетрадь!
— Ладно. Читай далее...
Послушница снова перекрестилась и продолжила:
«...Благословясь Саваофом, превышним Богом над богами, Царем над царями, Пророком над пророками, начну свой сказ так:
«В лето 7189-е, а от сотворения мира Божьего и Рождества Христова 1681-е. Устами старца Данилы, Бог объявил людям божьим Христа, пришедшего в тело Тимофея Сусслова. И Богоматерь Анастасию, в теле которой, на то время, обрела себя Мать Богородица. От тела той Анастасии, Богородица перешла в тело другой Девы, Акулины, в посвящении тоже прозванной Анастасией...
По случаю малости листов в моей «Затворной летописи», далее минет двадцать восемь лет.
А от той Анастасии, Богородица перешла к ее деве-ученице, красавице Агафье Карповой. Передала Анастасия Дух Святой через лоно свое детородное, от жизни уставшее, прямо в уста ее девичьи»...
— Это как же?.. — спросила Ульяна и глаза сузила вопросом.
На ее многозначительный взгляд и слово, Евдокия лишь покраснела.
Командировка (Главы 3 - 5) 