из своих тайн девушка обещала с ней поделиться. Почему-то Ульяна отчетливо вспомнила об обещании, когда они вошли в большую келью, отделанную уральским зеленным малахитом.
Зажиточный екатеринбургский купец и фабрикант Корней Данилович Полуянов купил ее у обители около года назад, для проживания на церковные праздники своей младшей дочери, но до Евдокии, видимо, здесь жила важная персона. Это было очевидно по убранству, не только стен, сохранилась и кое-какая серебряная утварь.
— Входите, голубки мои, — услужливо встретила их у входа Дорофея. Входите, располагайтесь. Все готово для приема дорогой гостьи.
— Ступай, Дорофея, — ответила ей девушка. — Если что надобно станет! Позову.
— Кликай, голубка. Я здесь рядом почивать буду. Сон у меня старческий. Больно плохой. С первого раза тебя услышу, милая... Коль позовешь.
Отделавшись от старухи, они вошли в келью и затворили дверь на мощный внутренний засов.
Несмотря на ощущения присутствия предыдущей хозяйки, все же это было уютное девичье гнездышко с маленьким оконцем супротив дверей.
Печи в комнате не имелось, тепло шло от двух глухих стен. Приятно пахло вяленой в меду дыней, мятой и тимьяном. На полу лежал цветастый и мягкий ковер. На невысоком круглом столике покоились яства: курочка с поджаристой румяной корочкой, ягодный кисель в ендове и чаша с пышными оладьями белой муки.
Состоящая из пуховой перины, одеяла и трех высоких подушек, постель была разложена на широкой лавке, напротив ложа Евдокии из соломенного тюфяка, кожаного валика и лоскутного одеяла. Поверх постели лежало предназначенное Ульяне скромное женское одеяние: в темных тонах, схожее с платьем инокини, и льняная нательная рубаха без вышивки.
Евдокия сняла платок и стянула с плеч безразмерную власяницу из козьей шерсти. Под грубой вязки верхним нарядом, на ней оказалась длиннополое платье-халат нежно-розовой дорогой ткани, с золотой нитью витиеватого узора. На стройной талии оно было обхвачено поясом, олицетворением уральского божества Золотого полоза, а ворот укрощала брошь из калканской красной яшмы.
Застежка стягивала шелк у высокой шеи Евдокии, оставляя лишь малое, каплевидное углубление, в которое, при движении, проглядывалась ложбинка и возвышение груди. Да и сам шелк был настолько тонок, что при попадании света из окошка, не скрывал, а скорей подчеркивал девичьи прелести.
— И ты, тетка Ульяна, вон возьми, переоблачись в порты льняные, — проговорила она, поправляя тяжелую косу и переплетая ее кончик. — Прости, но более ничего нет. Там за шторой, стоит медный таз и кувшин с горячей водой. Обмойся с дороги.
Долго не раздумывая, Ульяна скинула с себя всю одежду и, распустив волосы, прошла за штору.
— Ай, хорошо!.. Ай, приятно!.. С лютого мороза-то искупаться... Места бабьи мыльцем обмыть благое дело, Евдокиюшка. Уютно туточки. Тепло. Сестры монастырские для тебя дров не жалеют... — слышала девушка ее восторженные восклицания, между всплесками и журчанием воды.
Когда та вышла, Евд
окия отвернулась.
— Чего не глядишь? Аль мы с тобой, в чем разны уродились? — почувствовав девичье стеснение, удивленно спросила Ульяна.
— Вспомнила про тайну, что мне открылась! — загадочно ответила Евдокия и отошла к окну. — Ты одевайся, тетка Ульяна, а то совсем в краску меня вогнала.
— Что же это за тайна такая?..
— Сначала оденься. Тогда расскажу.
— Ладно, рубаху надену, но остальное не стану. Пока до монастыря пешими ножками дошла, все плечи мне тяжелая шуба отдавила. Пусть хоть сейчас спина свободой отойдет. А то скрючит меня раньше срока-времени, как сестру Дорофею.
Ульяна нырнула в широкие рукава, одернула подол и прибрала на одну сторону волосы. Отломив от курочки крылышко, она забила себе рот и проворчала:
— Ну, оборачивайся уже!.. Дуняша!.. Обрядилась я! Краше чем есть не стану. Давай, рассказывай свою страшную
Открытие для себя 