тела пробегали будоражащие струйки. Я закрыл глаза и увидел, что тоже плутаю - по дремучему послегрозовому лесу, причем движения мои странно согласовывались с коляновыми - он подлезал пальцем под клок влажных волос - я, чтобы пройти по тропке, приподымал мокрые еловые лапы, он сворачивал с затылка на шею, чтобы промять ее, - я выходил на опушку, погружая стопы в топкий, опасный мох. Кучер легкими щипками бежал вдоль шеи, а я тут же начинал отмахиваться от кусучих лесных комаров. Макся-а-а! - раздалось сквозь музыку, которую, как мне показалось, играют покачивающиеся макушки исполинских елей, и я побежал на голос, обрадовавшись, бесстрашно прыгая по податливым болотным кочкам. Бабушка не ругала меня за то, что я заблудился, а просто, дождавшись, когда Колян надавил на затылок, вжав моё лицо в подушку, прижала к себе, пытаясь скрыть слёзы и гладя меня по вихрам. Она снова была жива, а я ей был снова по грудь.
Вдруг Кучер щекотно побежал пальцами вдоль позвоночника, тело моё отозвалось, пятки задрыгались в воздухе. Хрипловатый смех Коляна смешался с лесной мелодией, и вот Кучер накрыл меня собой, уперев, кажется, локти в кровать, а горячим пахом прижавшись к моим ягодицам. Это дало ему возможность расширить массажный инструментарий - Кучер аккуратно прихватывал зубами мою плоть и, умудряясь теребить ее языком, чуть оттягивал схваченное, по-пёсьи урча и мотая головой. Ощущения были так ярки, что я открыл глаза и вывернул зрачок, чтобы увидеть, какой сейчас Колька. Тот поймал мой взгляд, озорно выгнул бровь и заёрзал по спине, электризуя ее своей шерстью. Я чуть выпятил зад. Кучер оценил это - жаркая палка, мотавшаяся по моим бедрам, стала еще тверже и горячей. Колян куснул мне ухо и, нахально лыбясь, забрался в раковину языком, сделав музыку мокрой.
Так будила меня Гайка - дедова собачонка, когда ей удавалось, обхитрив хозяев, пробраться в дом со двора и запрыгнуть ко мне на раскладушку. Я не вспоминал о ней лет двадцать, но вот она снова жалась ко мне, подрывая одеяло мордой-мочалкой, обдавала собачьим духом, казавшимся спросонья еще гуще, лезла сиреневым языком в уши... Как же я любил эти пробуждения.
Кучер между тем снова утвердил себя чуть пониже моего зада и, вполне используя свою обезьянорукость, наметил вдоль позвоночника две уверенные колеи. На внутренней стороне моих век тут же нарисовалась дорога, по которой, тревожа утренний туман, бежала Гайка, следом, трамбуя песок тесноватыми резиновыми сапожками, шел я, а за мной бежал мой деревенский дружбан Серёга, не знавший, что ему будет суждено вырасти в высоченного, непросыхающего обалдуя, заснуть пьяным во ржи и не услышать приближающегося комбайна.
Колян щипками прихватывал мою плоть, большими пальцами, синхронно, закручивал на поверхности реки-спины водовороты, подгонял эти волны к гряде позвонков, где они гасли, расплескиваясь о твердь.
Взявшись с Серёгой за руки, мы боком продвигались по длинным покачивающимся лавам - старому, давно не чиненному навесному мосту. Внизу шумела река. Гайка уже перебежала на другую сторону и там перебирала лапами, вплетая свой скулёж в общую мелодию.
Сгнившая деревяшка подо мной хрустнула и полетела вниз, нога провалилась, но Серёга что есть силы дернул меня, оттащил от прорехи и притянул к себе. Не ссы, - услышал я позабытый уже голос, - прорвемся... Я прижался к нему. - Уедешь, а мне тут куковать, - добавил он, дотащив меня наконец до безопасного участка моста. - Я приезжать буду, мы же друзья, - сказал я, пытаясь прогнать своё знание о том, что нет, больше не приеду, а ты вырастешь, сопьешься и так глупо погибнешь. -
Забавы в домашнем кругу 
webmaster@3iks.ru