Не смотря на то, что я, как мог, подоткнул тунику под свое настрадавшееся седалище, пару раз за поездку она всё же выбивалась из-под него и романтическим шлейфом развивалась по мелькающим улочкам, предоставляя прохожим возможность любоваться мной совсем без купюр. Я в ужасе впивал пальцы в кучеровский живот, мычал что-то в затылок - Колян, матерясь, тормозил тарахтелку, оборачивался, прыскал от смеха, подпихивал непослушную ткань мне под яйца и мы, перекрестясь, ехали дальше. Только малая вменяемость моего состояния позволила тогда мне не обуглиться от стыда.
Перед концом поездки мне совсем поплохело, и, когда Кучер стал снимать меня с кожаного насеста, я благодарно обблевал его, закинув руки петлей за колянову шею и возя носом по взмокшей клетчатой рубашечке.
Кучер уже и не матерился - он, видимо, свыкся со своей ролью благородного спасителя, которому не подобает роптать на судьбу, позволив себе лишь небольно ущипнуть меня за жопу, когда заталкивал в несговорчивые двери отеля.
Колян выгрузил меня в душевую кабину, несколько секунд постоял, одной рукой придерживая под мышку, а другой настраивая воду до состояния "летненькой" (в его лексиконе это, кажется, означало максимально комфортную температуру). Отрегулировав воду, он наконец выпустил меня в свободное плавание, прислонив к стенке душевой, а на память оставил стянутую через голову, заблеваную мной рубашечку - "сполоснёшь заодно, отсурукаешь, что без дела-то прохлаждаться", и, сверкая в полумраке рельефным торсом, деловито удалился. Не в силах сопротивляться закону всемирного тяготения, я медленно стёк на пластиковый пол, по которому кинематографично плясали тонкие искрящиеся струйки. Распластавшись там в непристойной позе - колени выше головы, я вдыхал запах кучеровской рубахи - моя желчь, его пот - и, как плохой енот-полоскун, тёр непослушными лапками её слипшееся в мокрый ком тело, зачем-то иногда на него поплёвывая и надеясь, что это действо и означает неведомое мне коляново "сурукание".
На макушку обрушивался водопад, и это было божественно. Я пытался внушить себе, что вода уносит всю тяжелую дурь сегодняшнего дня, вымывает из меня весь этот блядский радиоактивный позор...
При том, что тело расслабилось настолько, что даже сидеть для него стало невозможным трудом, руки почему-то дрожали так, что я не смог отвинтить колпачок ежедневного шампуня - тюбик трижды выпрыгивал из ходящих ходуном пальцев. В конце концов я прокусил пластиковую кожицу правым клыком и, пуская пузыри, выдавил себе на голову пахнущее апельсином желе, откуда оно, смешавшись с водными струями, потекло по мне, образуя в паху, на курчавящемся венчике, переливающиеся, лопающиеся пузырьки.
Я бережно подлез ладонью под яйца и заскользил мыльными кончиками пальцев по дырке - она ныла и, толкая подушечки пульсацией, кажется, просила обращаться с ней сегодня побережней. Не видя ее, я чувствовал, что она натерта до красноты, более того, я был уверен в холодном, болезненном малиновом оттенке.
— Видок у тебя порнушный, - ухмыльнулся Кучер, сдвинул створку и аккуратно проскользнул внутрь.
— Сегодня с меня порно достаточно... Только ласка, только нежность. Если ты сможешь, конечно... - прошептал я, глядя полуприкрытыми глазами на нависающие надо мной колоколами коляновы яйца и намыливая его волосатую лодыжку - он не просил об этом, но мне захотелось хоть как-то отблагодарить его, впрочем, движение это было не так чтобы вполне осознанно - вот нога, она грязная, её надо помыть, будто это была и моя нога, просто бегала какое-то время на удаленке... - У тебя хуй встает, Коль. Мне тебя не трогать?..
Кучер отфыркивался сверху, скрестив руки и взбивая по мыльному коктейлю в волосатых подмыхах.
— Ты не обращай внимания, я вообще ведь ужасно возбудимый. Иной раз ну никак нельзя, а
Тщательный обыск письки и задницы 
webmaster@3iks.ru