Помню. Ты села рядом на мое сидение и положила голову мне на плечо.
— И?
— Я хотел понюхать твои волосы, и не смог.
— Почему?
— У меня был бешеный насморк, и я ничего не чуял. И еще я боялся капнуть на тебя соплями.
— А я подумала, что тебе все равно. Ты ведь читал?
— Да. Читал Гашека «Похождения бравого солдата Швейка», а ты положила мне голову на плечо и дремала.
Ленка вздохнула
— Я пойду, оденусь, а ты снимай чайник. Выкипит...
Она ушла, а я подумал: «Вот поди ж ты, несколько раз видел девчонок голыми, и щупал, и пальцем тыкал, и знаю, как там все у них устроено, только тянет сделать это же еще и еще раз. Да, странно устроен человек!».
Ленка пришла, и не в полотенце, а в коротком домашнем халате на крупных пуговицах, светло-зеленом с белыми цветами. И тапочках-шлепанцах на босу ногу. Сквозь очки Ленка посмотрела на меня и спросила:
— Не слишком вульгарно? Я так в общаге ходила. Что мать твоя скажет?
— Ничего не скажет. Она сегодня в ночь с восьми до восьми, а завтра придет примерно в девять, поест и спать ляжет.
— Значит, мы всю ночь одни будем?
— Будем.
— Да. Дела!
Я так и не понял, довольна она или огорчена.
— Ты чай-то пей, остыл, наверное, – заметил я, протягивая Ленке чашку. – Потом погуляем на ночь, и спать. Завтра в ЗАГС пойдем заявление подавать.
Ленка выразительно пожала плечами и принялась за чай.
Наверное, Ленка понимала, что кривые ноги ее не красят, и для улицы она надела длинный, почти до щиколоток белый плащ, похожий на кавалерийскую шинель эпохи Гражданской войны. Внизу в подъезде я спросил у Ленки:
— Если я тебя поцелую, ты мне по морде не дашь?
— Давай целуй. Там посмотрим, – ответила Ленка и, запрокинув голову, закрыла глаза.
Есть такая старая казацкая песня про пчелку: «Пчелочка златая, что же ты жужжишь?». И еще:
Сладкие, медовые, ай, губочки у ней.
Эх, сладкие, медовые, ай, губочки у ней, у ней.
Жаль, жаль, жалко мне, губочки у ней.
Сладкие, медовые, ай, губочки у ней.
Любить ее можно, ай, целовать нельзя.
Эх, любить ее можно, ай, целовать нельзя-нельзя.
Жаль, жаль, жалко мне, целовать нельзя.
Я к губам прилипну, ай, с нею я помру.
Эх, я к губам прилипну, ай, с нею я помру-помру.
Жаль, жаль, жалко мне, с нею я помру.
Я и прилип, только помирать не собирался. Наоборот, воспрял. Ленка вырвалась и сказала:
— Ну, хватит! Сам сказал, гулять пойдем!
Но по морде не дала. И то хлеб.
Мы гуляли долго, наверное, до часа ночи. Мать в такие вечера звонила мне иногда, желала спокойной ночи, а я ей. Я не выдержал, позвонил матери на работу. Она тут же ответила, наверное, ждала моего звонка, а сама не решалась побеспокоить. В трубке раздался приглушенный шум шаговых искателей и мамин голос:
— Как она там?
— Привыкает. Ты сама-то как?
— Тоже привыкаю. Странно, мой сын и будет чьим-то мужем.
— Не чьим-то, а мужем Ленки Столяровой. Помнишь, ты ее сама выбрала?
— Так выбор-то небогатый. Из трех одну.
— Тогда спокойной ночи?
— И вам того же.
И пип-пип-пип, короткие гудки...
Ленка сидела на скамье под фонарем и смиренно ждала.
— Ну, что, маменькин сынок, позвонил?
— Между прочим, она о тебе спрашивала.
— Какая трогательная забота! – воскликнула Ленка с деланным восторгом.
— И, между прочим, это она тебя выбрала! – тихо ответил я.
Если бы не мать, я бы сейчас «окучивал» красивую Светку Сидорову, так похожую на артистку Дружинину из кино, или податливую, как пластилин, веселую Ирку Сеничеву.
— Вот как? А я-то, дура, думала, это ты меня выбрал!
Вечерние посиделки за чаем с Тамарой 
webmaster@3iks.ru