— Мудрено чтой-то, не пойму я! – сказала уборщица, продолжив энергичные движения шваброй. – Значит, ты берешь деньги у своей бабы за то, что дерешь ее, когда скажет?
— А ты ничего, догадливая, – хмыкнул я в кулак. – Я работаю сдельно. Я ее имею, а она лежит и считает, сколько я движений туда-сюда сделаю. А потом расчет! За одну фрикцию – стольник, за быстрый спуск – тысченция, за долгий – две. А за ее оргазм – пять тысяч!
— Значит, ты за одну ночку с Мариной тысяч десять зарабатываешь?
— И даже пятнадцать.
— Так-то жить можно! Я-то пятнадцать за неделю зарабатываю, и безо всякого удовольствия.
— От всякой работы надо уметь получать удовольствие! – сказал я. – Можно, к примеру, мыть пол под музыку. Получится что-то вроде танца.
— А ну-ка! – обрадовалась уборщица. – Поставь мне что-нибудь ритмичесткое. Только тапки оботри!
Я встал с дивана, старательно вытер шлепанцы об умную тряпку и поставил ей «Бони-М» про то, как «бабе Риве вдруг дали лом». Под Бони-М не хочешь, а зашевелишься. Вот и уборщица так лихо схватилась за швабру, что полы ее рабочего халата разлетелись, и оказалось, что под ним, кроме белого тела, ничего нет. даже я, совсем не танцор диско, и то начал выделывать ногами кренделя и кружиться вокруг уборщицы, как когда-то Бобби Фаррелл увивался вокруг трех смуглокожих девчонок. Со стороны я, наверное, напоминал петуха рядом с курицей или похотливого самца голубя, который не ест не пьет, а только мечтает о том, чтобы залезть на самку. Танцы дикарей и придуманы для того, чтобы показать человечьей самке, как у первобытного мужчины развевается травяная юбочка, и какой оттуда выглядывает член.
А уборщица распалилась так, что отбросила чудо-швабру с чудо тряпкой и расстегнула синий халат. Ее груди были совсем плоскими, но соски задорно торчали вперед, словно говоря: «Нажми меня! Пососи меня! Покусай меня!».
Мы и не заметили, что расплескали воду из чудо-ведра. Уборщица начала ее собирать, а я ей помогать, плотно прилипнув к обширному заду. Вдвоем собирать воду получалось плохо, но зато хорошо получалось остальное, и вскоре она задрожала, и я задрожал, а Бони-М запели «Полет на Венеру». Потом она ушла, а я поставил снова Чайковского «Зимние грезы».
Уборщица ушла, но пришла Марина Васильевна с двухметровой елкой и кучей пакетов. Ведь завтра Новый год, все-таки.
— Ну, и как тебе наша уборщица? – спросила мадам Казакевич, тщательно принюхивась и присматриваясь.
— Нормально. Музыку любит.
Снегурочка
Под Новый Год случилось следующее. Утром тридцать первого декабря нас с Мариной разбудил мобильник. Она, прикрывая груди одеялом, схватила трубку и нажала зеленую кнопку. И засияла, словно лампочка в тысячу ватт.
— Дочка едет! У нее каникулы!
Вот как! У нас, оказывается, дочь имеется!
И звали эту дочку Снежана.
Тут же был извлечен семейный альбом, в котором Снежана была показана во всех видах: от лежания на простынке с еще не отпавшей пуповиной до загорания на сочинском пляже в очень маленьком бикини. Вполне зрелая дочь детородного возраста, правда, не столь выдающихся форм и пропорций, как ее мать. Марина Васильевна умчалась в Химки, где Снежана училась, ее забирать, а я продолжил изучение альбома.
В конце альбома был приклеенный к обложке конверт, а в – нем несколько пикантных фотографий этой самой Снежаны: на спине и на животе, с небритой щелкой и с гладко выбритой, с целкой и, увы, без нее. Все фотографии крупные, с ладонь, цветные и выполненные с всем тщанием и любовью к предмету съемки. Я, честно говоря, видел несколько целок до,
Снежинка 
webmaster@3iks.ru