я Любаше говорю: «Приходи на моего женишка посмотреть!». А она: «На сонных нельзя смотреть, сглазить можно». Смешная, правда? Это она-то, светлоглазая, сглазит! А я тогда как?
Она еще о чем-то говорила. Я, раздувая ноздри, вдыхал вкусный запах и понял лишь одно. Скоро появится некая Любаша, которая выходит за нелюбимого Толика, и будет плакать у Ольги на груди, а та ее успокаивать.
— А почему за нелюбимого?
— Мамаша ее против Степки. Сначала к ней сватался морячок один, Степка, довольно симпатичный, но он на Дальний восток намылился, а тетя Маша против. А Любаша по привычке во всем ее, дурочка, слушается. А тетя Маша нашла ей другого, нашего, из калининских...
Она еще пощебетала, а потом сказала:
— Ну, вот, ужарилась. Завтракать давай!
Я откровенно любовался уверенными движениями ее маленьких смуглых рук и думал: «Уже похоже на семью. Жена готовит, муж ест. Вот только теща, жаба...». Я надел трусы, майку и сел завтракать...
Потом мы решили погулять
— К твоему пиджаку кепка не идет! – уверенно заявила Ольга. – Тут шляпа завалялась, примерь!
Она подала мне мягкую фетровую шляпу и подтолкнула к зеркалу. Я глянул в старое стекло и обмер! На меня из темной глубины глядел другой человек и нервно подмигивал. Так-так, подумал я, я – не я, и шляпа не моя.
— Ну, что замер, красавец? – спросила Оля, и подтолкнула меня к выходу. – Собрались гулять, так пошли. Или у тебя другие планы?
У меня других планов не было. Разве что завалить Ольгу и оттрахать по-мужски?
Она все поняла.
— Вечером, вечером. Сегодня в общежитии МЖД танцы. Витя длинный играть будет!
Мы вышли под яркое солнце, прошлись туда-сюда по пыльной улице между домами. Ольга старательно здоровалась, а я лишь приподнимал фетровую шляпу и кивал, как настоящий интеллигент.
Потом мы пошли к Любаше. Она сидела на крылечке и грустила. Хотелось подойти, заглянуть ей в глаза и погладить по русой голове.
У каждой девушки есть свое лучшее время, и это естественно. Одни созревают раньше, другие позже. Любаша, кажется, созрела совсем недавно, и еще не налилась женской силой. На вид была робка, нежна, носата и совсем не притягательна. На таких, как говорится, не встает, хотя...
Ольга оставила меня в тени и подбежала к Любаше.
— Люба, какая ты грустная, даже плакать хочется.
Люба подняла на Ольгу глаза, и я понял, за что ее можно полюбить. Глаза.... Да, они были прекрасны, и озаряли ее некрасивое лицо светом, как свеча – волшебный фонарь. Сразу вспомнил героиню «Войны и мира» Марью Николаевну Болконскую, которая была прекрасна, когда плакала. Вот и Люба, кажется, была такой же.
Ольга уселась рядом, обняла Любу и отняла платочек. «Ну, не выходи ты за этого Толика поганого!», – сказала Оля, погладив подругу по бледной щеке. – «Собирай манатки, и поезжай на Дальний восток к Степке».
— Привыкла! – прерывисто вздохнула Люба. – Маму жалко. Сердечница она у меня.
— Ну, подружка! – улыбнулась Ольга. – Тебе дальше не с мамой жить, а с мужем.
— А я бы хотела со всеми вместе, и с мамой, и с мужем, и с братом.
Шаловливая рука Ольги забралась Любе под юбку. Люба выдохнула:
— Не надо! А то заплачу!
— Тогда сама. Это успокаивает! Или вот, женишок мой Вовка. Тоже неплохо успокаивает.
Люба оживилась.
— Оля, тебе на работу не пора?
Ольга заполошно вскочила.
— Пора, пора, хоть мне и во вторую, но пора! А тебе перепоручаю моего Вовку Макарова. Он умный!
Оля Дьячкова убежала, а я присел рядом с Любой. Ее щека, покрытая мелкими редкими светлыми волосками, оказалась совсем рядом.
Превращение 
webmaster@3iks.ru