ты, подруженька, покамест можешь и приголубить Никиткины русые кучеряшки, я же чую, что тебя тянет к нему.
— Вот ещё! — Недовольно взмахнула рукой Настя. — Хороший он парень, милый, но всерьёз с ним гулять боязно как-то, а только ради забавы — не хочется.
— Ну, как знаешь, голубушка, — усмехнулась Марфа. — Но только ежели через десять минут ты из флигеля не появишься — так и быть, навею я крепкий сон бабке Змейкиной, чтобы ей под окошками вашими не топталось, а затем и Серёжку с Зойкой спать уложу.
Настя только хмыкнула на эти слова, заходя в бабкину калитку. Как постучалась в маленькое окно флигеля, Никита почти сразу же отворил, видимо, он в крошечных сенях как раз умывался из рукомойника — показался с голым мускулистым торсом и в смешных лиловых кальсонах.
— Ой, обождите, я мигом оденусь, — воскликнул участковый и уже через две минуты встретил её во флигеле при полном параде, в форменных наглаженных брюках и в кителе, сверкающем лейтенантскими звёздами. Он не решился предложить ей присесть на свою единственную табуретку (кроме которой, в комнатке были лишь стол, тумбочка и узкая кровать на скрипучих железных пружинах), так и начали разговаривать, растерянно стоя, глаза в глаза.
— Никита Сергеич, да не стоило вам так из-за меня беспокоиться, я только на минутку зашла, — тихо произнесла нежданная вечерняя гостья.
— Дорогая Анастасия Николаевна, офицер просто обязан хорошо выглядеть в присутствии такой безумно красивой женщины.
Она хотела сказать: «Зачем так смущаете меня?», но не сказала, понимая, что он и не думает смущать, простодушно и искренне говорит.
— Вы тоже нравитесь мне, Никита… Но вы же знаете мою историю: дети, муж отбывает наказание…
— Всё так, Анастасия Николаевна, — вздохнул милиционер, проведя рукой по своим непокорным светлым кудряшкам. — Но, правду говоря, за ваш один поцелуй, Настенька, я готов отдать всё на свете, и чтоб я помер, если соврал!
— Вы сошли с ума. Как это может быть: всё на свете за один поцелуй? — С укором ответила она, неприятно вспомнив своих последних любовников, которые и не произносили, и не чувствовали по отношению к ней ничего похожего на такую трогательную романтику. Особенно огорчил её бригадир трактористов Яшка Горюнов, которого в прошлом году бросила жена ради какого-то городского хахаля, забрав с собой и детишек. Горе брошенного мужика было настолько огромным, что ни водка, ни женская Настина жалость к нему, вплоть до отчаянного постельного блуда, никак не утолили его.
После того как Яшка овладел красавицей-агрономшей впервые, отвёл душеньку после невольного долгого воздержания и вроде бы немного оттаял душой, он присел вдруг на край постели, закурил и через распахнутую дверь спальни тоскливо посмотрел на горницу, опустевшую без жены и детей.
— Встань-ка ты «раком» теперь, — грубо пожелал он от Насти.
Она огорчилась этому, быстро надела платье и собрала своё бельё в сумочку:
— Эх, Яшка, ну кто же так с бабами обращается! Хотел меня «раком», так не приказывать нужно было, а ласково рученьками повернуть, вот и сделал бы всё, как хотелось. А злобу свою нелепо на других вымещать: бабы, как, впрочем, и мужики, всякие на свете бывают, не все той злобы заслуживают.
Думала, что осерчает на неё ещё больше, будет кричать, — но нет, понял правильно её крик души, извинился и на прощание напоил дорогим чаем индийским. А всё-таки осадок неприятный остался у Насти: готова была утешать дурака в постели, утоляя и его, и своё горе, а он не понял, не оценил… А этот Никита смотрит на неё совсем по-другому,
Военный массажист 
webmaster@3iks.ru