У этой истории существует два завершения, дописанных, судя по всему, гораздо позднее основного текста, уже не каллиграфическим, а сбивчивым и местами едва разборчивым почерком, а предшествует им красноречивое заглавие: «Финал истории о пропавшей невесте».
За ним, наподобие эпиграфа, следует нелепая фраза: «Замерзая, он, чуя смертный час, завершал чудной, озорной рассказ». И почти несомненно, что Егор Свешников, судя по каракулям, запечатлевшим его дерзкий самоубийственный сарказм, пребывая в кокаиновом бреду и леденея в данном подвале страшной зимой 1919 года (а может быть, 1920 или 1921 — точнее определить невозможно), решил умышленно ввести в заблуждение того, кто обнаружит эти странные записи, дабы неизвестный читатель самостоятельно выбрал, какое из окончаний истории ему милее.
Хотя мне кажется, что истина либо пребывает где-то посередине изложенных взаимоисключающих версий, либо отсутствует в них вовсе. Но, как бы там ни было, одно не вызывает сомнений: дальнейшие роковые события той эпохи неумолимо распорядились судьбами наших героев.
Обо всём остальном я судить не берусь, поскольку не понимаю до конца ни побуждений, ни целей исповеди Свешникова, только превращу его последние пляшущие иероглифы в стройные ряды компьютерного шрифта. Надеясь при этом, что не мне одному будет любопытна предложенная загадка, как маленький фрагмент вечной панорамы людских терзаний.
7.Завершение первое.
Не берусь описать моё отчаянное и горестное состояние, вызванное внезапным отъездом Лизоньки неведомо куда и неведомо с кем! Правда, дядюшка, успокаивая меня, принёс немецкий психиатрический журнал с каким-то длинным названием, в котором была размещена большая статья того самого Ульриха фон Приапса, коему доверили мою Лизоньку. Однако язык гордых тевтонов давался мне в гимназии весьма скверно, и потому изо всей статьи я приблизительно понял лишь то, что причинами, благоприятствующими развитию женской нимфомании, являются и излишняя ревность, и повышенное внимание со стороны мужского пола. Не буду утверждать, что сия информация прибавила мне оптимизма.
Лишь спустя неделю невыносимого ожидания прибыло письмо от Лизоньки, отправленное из гостиницы города Мюнхена. Если что в мире и способно исцелить сердце, страдающее от тревоги, то это — ласковые и рассудительные строки возлюбленной. Она подробнейшим образом, своим старательным, мелким и аккуратным почерком, изложила то, что я более кратко упомянул на первых страницах сей летописи, поведав о знакомстве с Корнеем Силантьевичем и его немецким товарищем, включая также и предполагаемые ею размышления каждого из них, которые, по её наивному убеждению, должны были меня окончательно успокоить и даже развеселить.
Помнится, я сильно напился в процессе прочтения письма, однако не достиг никакого успокоения, и тем более, никакой радости. И только моя безмерная любовь вынудила примириться с тем, что излечение Лизоньки требует от нас таких неслыханных жертв.
В конце послания моя голубушка указала, что временно пребывает в гостинице, весьма уютной и комфортабельной, покуда фон Приапс готовит для неё комнаты в своей лечебнице.
В последующие дни, невзирая на тяжкие для меня откровенные описания, я перечитывал сию весточку от возлюбленной вдоль и поперёк, и в конце концов выучил её наизусть, с нетерпением ожидая новых известий. Но, увы, Лизонька более не писала, и волнение вновь стало охватывать меня. Через две недели я поссорился с дядей, требуя от него немедленно выяснить у Корнея Силантьевича местоположение моей невесты и предоставить средства для поездки в Германию. На что дядюшка обозвал меня неблагодарным мальчишкой, опереточным влюблённым болваном и выгнал из своего дома, напоследок заявив, что лишает меня наследства.
Ну что же, разорвав отношения со старым самодуром, я решил самостоятельно узнать, куда пропала моя Лизонька. Увы, это оказалось нелёгким делом!
Любовь Брата 
webmaster@3iks.ru