звенящей после грохотов выстрелов тишине квартиры дед Семён искал Татьяну. На кухне, кроме замершего в клетке попугайчика никого не было. В зале
тоже. В одной спальне было чисто, темно, опрятно и безлюдно. В другой — на большой кровати валялось скомканное постельное бельё, влажные подсыхающие пятна на нём, по полу разбросана одежда, а на прикроватной тумбочке лежали странные трусы с торчащим из них резиновым членом. В воздухе стоял густой аромат пота и секса. Дед Семён открыл дверь на балкон чтобы проветрить помещение и заодно осмотреть балкон на наличие Татьяны. Балкон, не считая старого хлама и сушащегося на верёвках нижнего белья, тоже был пуст.
— Срамота-то какая! — пробурчал дед брезгливо и стволом обреза скинул на пол несколько кружевных женских трусиков. — Развели тут Содом и Гоморру, панимашь! Тьфу ты, блядское племя!
Дед Семён вернулся в квартиру и продолжил поиски.
В ванной тоже никого не оказалось, а вот дверь в туалет была заперта изнутри. Дед нажал выключатель. Сквозь дверную щель полился неяркий свет и послышалось отчаянное, девичье:
— Ой, мамочки!
— Отвори, Танюш, по-хорошему, — дед Семён продолжал дёргать ручку двери, — поговорить надобно. Отвори, не то хужей будя!
Дверь не открывалась. Из туалета слышались всхлипы и причитания: «мамочки, мамочки, мамочки...»
— Да нету у табе ужо мамки, сиротинушка ты у нас, — дед тяжело вздохнул, — да и братишки тожа нема. А знаешь, отчего? А оттого, дитятко, что законов они людских не знають, а знають только законы блядские, сатанинские! Отворяй, малая, не томи...
Новый выстрел прозвучал, казалось, ещё громче предыдущих. В коридоре повисла сизая дымка, а на месте дверной ручки зияла теперь рваная дыра.
Дед Семён открыл дверь. Таня сидела в углу, за унитазом, в луже собственной мочи, сжавшись в комочек, накрыв голову руками и причитая:
Дед Семён улыбнулся и протянул ей заскорузлую ладонь:
— Ну, чаво ревёшь, а? Чаво ревёшь, гутарю? Не трону я табе, малая! Я таких малых деток не трожу...
Таня убрала руки с головы и уставилась на деда большими, красными от слёз, но всё такими же красивыми серыми глазами:
— Честно?
— Вот те крест! — дед осенил себя крестом, — Ты жа не будешь таперича блядствовать и развратничать?
— Не буду...
— И с мамкою родною, прости, Господи, душу мою грешную, баловать не будешь?
— Не буду...
— И с братом родным не будешь баловать?
— Не буду...
— Тады давай руку сюды, грешница заблудшая! — дед Семён ещё настойчивей раскрыл ладонь.
Таня протянула дрожащую ладонь навстречу.
Прогрохотал новый выстрел. Рука Татьяны оторвалась по локоть. Из рваной культи фонтанировала кровь, заливая всё вокруг: стены, пол, унитаз, деда Семёна и саму Татьяну.
— Ясный ляд, что не будешь озорничать. Мертвее мёртвого они.
Таня истошно кричала и корчилась в луже собственной крови, пытаясь второй рукой перекрыть кровотечение. Дед Семён перезарядил обрез, прицелился ей в лицо, нажал на спусковой крючок. Выстрела не прозвучало. Ружьё заклинило.
— Ах, ты ж, ети ж твою мать! Чичас, бедовая, чичас, недолго табе мучиться осталося...
Дед Семён размахнулся и ударил прикладом обреза в голову Татьяны. Удар прошёл по касательной, сняв с головы девушки кусок скальпа и отколов от стены кусок плитки. Таня ещё громче завизжала и начала отбиваться от старика ногами. Но дед Семён не зря был советским офицером в отставке, не зря нёс службу в братской Польской Народной Республике и в ГДР, не зря прошёл Афган и застал Чечню! Не зря душил там бусурман! Не так просто было остановить деда Семёна!
В плену у страсти 
webmaster@3iks.ru