AннаШаги. Лязг отпираемого замка.- Развязывай, Дитрих! Посмотрим, как она там.Свет. Долгожданный свет бьет в глаза сквозь прикрытые ресницы.- Смотри-ка, живая! Фу-у, ну и вонища! А ведь вроде не кормили…Вдох. Выдох. Воздух. Я могу нормально дышать. И могу, наконец, разогнуть спину и поднять голову. - Помоги мне вытащить ее из мешка, Ганс. А, не надо, сам справлюсь… в ней весу пуда на два осталось, не больше. Легкая, как пушинка. Куда ее теперь отнести?- Отнести? Много чести! До санпропускника и сама дойдет!Мои ноги подгибались после многочасового сидения в неудобной позе. Все тело мучительно болело. Голова кружилась. Глаза слезились от казавшегося нестерпимо ярким света тусклых коридорных лампочек. Но лучше так, чем обратно в карцер…- Сколько я там пробыла, господин надзиратель? – спросила я конвоира и… не узнала своего голоса. Он был глухим и хриплым, словно по моим связкам долго водили рашпилем.- Двое суток. Что, свой срок забыть успела?Ого! Очевидно, в темном карцере (в котором меня, ко всему прочему, еще и запихнули в мешок!) у меня совершенно сместилось представление о времени. Или я из-за жуткой духоты большую часть времени провела без сознания… - А который сейчас час?- Половина второго. Ночи. - Куда меня ведут?- Для начала – в душ, - брезгливо отводя нос в сторону, ответил конвоир.Да, душ мне сейчас не помешает. Разок я все-таки сходила в мешке под себя… И еще до одури хочется пить.- Дайте воды! - прохрипела я, покачнувшись от внезапно накатившей слабости. - Вот там и напьешься.Перед в дверью в санпропускник мне выдали кусок дурно пахнущего эрзац-мыла и велели раздеться догола. Еще не вполне отойдя после карцера, я тупо уставилась на охранников.- Может быть, вы все-таки отвернетесь?- Ганс, она что, рехнулась? – опешил один из надзирателей. - Точно, рехнулась! А ты, сучка, побыстрее раздевайся и лезь мыться! А то мы тебя живо угостим «гуммой»… «Гуммой» на их жаргоне называли резиновые дубинки. Обычно охранники внутренней тюрьмы угощали ею «хефтлингов» (заключенных) без особых церемоний. А еще это было излюбленное орудие пытки у здешних следователей-женщин. Знаете, когда толстая резиновая колбаса лезет тебе в задний проход… О, мерзость, даже вспоминать противно. Сняв одежду и нижнее белье, я аккуратно сложила все на табурет, и под сальными взглядами охранников полезла в душ. Мне не было особенно стыдно перед ними, но кое-какую неловкость я все же испытывала. «Боже мой! – думала я, разглядывая свое исхудавшее тело, - Что бы сказал Кшиштоф, увидев меня такой? Кожа и кости! Даже от грудей почти ничего не осталось!»Душ оказался холодным, но это лишь взбодрило меня. Повернувшись к охранникам спиной, я подставила измученное обнаженное тело под колкие струи воды, жадно глотая ее широко раскрытым ртом, и чувствуя, как в меня постепенно возвращается жизнь… К моему удивлению, одежду по выходу из душа мне не вернули, и даже трусы надеть не дали. Вместо этого меня заставили облачиться в чью-то заношенную до дыр ночную сорочку, едва прикрывавшую мне попку (с ребенка, что ли, сняли?) и спешно повели куда-то дальше по коридору. Насколько я могла судить, не в мою камеру. Тогда – куда? На допрос? Но тогда почему голой? Глупо, но без трусиков я чувствовала себя особенно беззащитной… Не успела я спросить, как через несколько шагов мы остановились перед железной дверью с надписью «Мedizinbehandlung» (медицинская обработка). Ганс позвонил в дверь. С той стороны кто-то пристально посмотрел на нас в открывшийся глазок, после чего дверь с лязгом распахнулась. На пороге стояли знакомые мне уже
Подарочные негры 