перине свежего, душистого, мягкого сена и коротали наши молодые свои выходные вечера. Пожалуй, вся жизнь пройдет и упрется в смертное ложе, а не забудет Ромка этих ярких, тихих звезд в прорехах крыши, этого живого и ласкового журчания воды на камнях заброшенной, водяной мельницы и запаха Юлиных волос, который, смешиваясь с естественным ароматом сена, приобретал какой — то особо волнующий, запредельный оттенок.
Казалось, всю жизнь бы лежал, держал ее за руку, и пусть бушует и бесится мир, встает и заходит Солнце, текут бесконечные транспортные потоки по проспектам огромных городов, пусть разводятся и смыкаются мосты, и уличные музыканты на разных площадях производят разные мелодии, радующие толпу. Пусть кричат на разъездах составы, ныряют в тоннели электрички, пусть рукоплещут арены и молчат пирамиды, пусть шумят и шумят города, и низкие облака стремительно летят над миром, гонимые с горизонта веером солнечных лучей, да пусть он провалится весь этот мир, только бы мерцали звезды над овином, и яркая Луна высвечивала бы этот луг, и эту реку и белый туман, молоком текущий по ее руслу.
— Тебе не холодно, - беспокоился наш влюбленный герой, пытливо прощупывая ложе под собой. В тот раз сено было совсем свежее.
— Мне хорошо, - улыбалась в лунном луче девушка, мечтательно опустив веки, словно купая лицо в этом белом луче, с кувыркающимися пылинками:
— Сначала что — то в спину покололо, колючка какая — то попалась, теперь хорошо.
— Слава Богу, а то мне показалось вроде сено сырое.
— Тебе показалось, тетя Маша никогда сырую траву в овин не напрячет.
— Звезды какие — то острые, правда?
— Ага, как гвОздики торчат.
— Лучше, как «иголочки».
— А знаешь, кто — то сказал, что звезды — это свечи, которые горят по умершим. Умер человек, зажглась новая звезда.
— Красиво. Что ты читала на этой неделе?
Сельский романтик все так — же сжимал в руке запястье девушки, ладонь даже уже немного вспотела, но он все никак не решался перейти к более активным действиям и понимал, что давно пора, вышли все сроки, но не мог, и так, по сути, каждую ночь. То ли ступор, то ли робость, но вот не мог и все, вроде бы и сильно не волновался и контролировал ситуацию, а дальше слов дело не шло, упиралось в какой — то невидимый барьер.
— Ничего не успела прочесть, вот ничегошеньки, пару раз бралась за «Мадам Бовари», но всякий раз начинала болеть голова.
— Флобер. Да, жестокий реалист. А ты знаешь, Мурыс, что он стал писателем из — за эпилепсии?
— Нет, не знаю, - приподнялась на локте подружка.
— А еще он жутко любил путешествия.
— Не удивительно, их все любят, а такие одаренные натуры должны их любить тем более.
— А я Бродского читал «Письма римскому другу»:
«Вот и прожили мы больше половины,
Как сказал мне старый раб перед таверной,
Мы, оглядываясь, видим лишь руины,
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный».
— Знаешь, Ромка, мне кажется, чтобы такие стихи должны быть созвучны жизненному опыту, - размышляла Юлия, задумчиво глядя в крышу, и яркие лучи бежали по ее лицу. - У нас с тобой его нет, Романтичек мой любимый, поэтому нам читать Бродского еще рано.
Где — то снаружи в прибрежных ивовых зарослях страшно ухнула птица, и хохот какой — то нечисти донесся со стороны кустов на другом берегу за темным омутом.
Студентка вздрогнула, прижалась к плечу любимого:
— Пора, рассвет уже.
— Давай еще полежим.
— Пора, потрогай у меня нос холодный...
Еще одна бесплодная ночь утекала из рук парня, как песок сквозь пальцы. Романтик несмело приобнял подружку за плечо,
Служебный экстрим.рассказ второй 
webmaster@3iks.ru