же сегодня первый рабочий день. Конечно-конечно, ей нужно отдохнуть, - кривляясь говорил парень.
Мама стояла обхватив одной ладонью другую и молча смотрела на хихикающих подростков.
— Так, - более серьёзно заговорил он, - Ну тогда вот вопрос, ответ на который всё и решит. Можешь ли ты не подчиниться мне?
Ничего не отвечая, мама глубоко и грустно вздохнула, с уже подрагивающими губами сдерживая слёзы. Она поняла, к чему он клонит и ни отвечать, ни вести с ним диалог она не хотела, поэтому стала молча гнуться к полу, но парень остановил её.
— Погоди, ты же не ответила на вопрос.
Мама разочарованно выпрямилась назад. Поджимая губы, она всё чаще и более отрывисто дышала носом.
— Нет... наверное, - чуть ли ни шёпотом произнесла мама.
Второе слово было настолько тихим, что его, кажется, даже не заметили.
— Что «нет»? Какой-то не полный ответ получается.
У неё уже начинало слегка сводить скулы от напряжения. «Посмотри, как он измывается над тобой, мамуль. Буквально заставляет словесно унижать саму себя. А ты терпишь. Позорная никчёмная сука. Ну терпи-терпи. Это в твоём стиле. А ведь когда-то я, наивный, верил, что ты правда имеешь гордость и честь. И если раньше я, порой, жалел, что ты попала в такое положение и не должна всего этого терпеть, то теперь я вижу, что клеймо никчёмной рабыни, униженки, сучки для тебя не только позор, обеспеченный на всю жизнь, но ещё и абсолютно заслуженный статус. Унижайся дальше, грёбаное пресмыкающееся».
— Полностью ответ скажи, - напомнил маме парень, ибо та продолжала молчать.
— Н-нет... я не могу... не подчиниться, - выдавила она из себя.
— Так. И исходя из этого, - с этими словами парень подошёл на расстояние метра, - Как ты должна здороваться?
— Сидя...
— Сидя на чём? На диване? На стуле?
— На... к-коленях, - каждое слово выходило из мамы с болью.
Сразу после этого мама снова стала опускаться, но и тут парень остановил её.
— Хорошо. Исходя из всего вышесказанного, - он сделал паузу и прокашлялся, будто готовил речь, - Сидеть!
Мама до этого опускалась и без его слов. Но парню было важно, чтобы она села перед ним именно по команде. Он знал, что так она ощутит позор сильнее. И, в целом, не ошибся. Ведь несмотря на то, что это действие унизительное, была разница: сделать это самостоятельно или выполнить по приказу. И маму заставили сделать это именно по приказу, даже тогда, когда она была готова сделать всё сама.
Прямо так, в одежде, разве что сняв обувь, мама встала перед парнями на колени на коврик в прихожей, об который обычно вытирали ноги. В целом, между этим ковриком и нынешней мамой можно было легко найти общие черты.
Мама сидела и, не поднимая головы, молчала. Сложив ладони вместе, она, нервничая, перебирала пальцами, сдерживая плачь и не в силах поднять взгляд. Времени с попадания мамы в статус «рабыни» прошло не мало, но это не означало, что ей стало легче переносить различные унижения. Она не могла начать воспринимать их «обыденно». Для неё это, пожалуй, означало бы конец и высшая точка позора была бы достигнута. Потому она не могла не воспринимать их близко к сердцу. С того самого дня по её самооценке, гордости и чести нещадно били. Мама терпела, прогибалась и временами ломалась, но как обыденность воспринимать весь этот позор позволить себе не могла. Несмотря на то, что так, возможно, было бы легче, это окончательно ознаменовало бы её моральные похороны и этого мама допустить не могла. И всё же, смотря на неё, я думал: «К чему это
Египет 