стояли дома с первого по одиннадцатый, а с другой с двенадцатого по тридцать первый. И никакого разбиения на четные и нечетные не соблюдалось. Когда нашли наш шестой, стало совсем темно. Да лучше бы не нашли: замок сорван, в сенях кучки с бумажками, электричества нет. При свете фонарика осмотрел дом: один угол сгнил, другой прогнил насквозь и вывалился наружу. Сквозь крышу звезды видно. Нашел какое-то ржавое ведро, сходил за водой к общественному колодцу.
В этом доме осенью, наверное, жили бомжи, но, не выдержав суровых бытовых условий, сбежали. Я нашел немного корявых дров, старый закопченный алюминиевый чайник, поставил его на кирпичи и к девяти вечера все-таки добыл кипяток. Попили чая с бутербродами и, прижавшись друг к другу, попытались уснуть. Деревянную мебель пожгли, наверное, те же бомжи, а железную кровать без всего оставили. Железо, как известно, не горит. Несколько раз за длинную ночь вставали, жгли дрова, бегали по комнатам без всяких мыслей, ни передних, ни задних, только чтобы согреться, и я твердо решил идти к директрисе Аде или Тамаре и снова клянчить. Денег и угла. Сидели, дремали, но на рассвете как-то заснули. И разбудил нас невнятный рев мотора и оглушительные гудки клаксона. Дом за ночь настыл, и, когда мы выскочили на крыльцо, показалось, что снаружи теплее, чем внутри. У крыльца стоял УАЗ с брезентовым верхом, а возле УАЗа – Стружкины: отец и дочь. Наши спасители и спасатели.
Через две минуты мы сидели в УАЗе на заднем сидении и ели вкуснейшие бутерброды с копченой колбасой. Мы ели и пили, а Стружкин нас укорял:
— И зачем вам эта гнилуха? Ее же только на дрова! Фундамент крепкий, из бутового камня, а остальное – в печь: и полы, и стены, и потолки, и перегородки. Деревня эта, считай, что умерла, на тридцать два дома двадцать семь жителей.
— На тридцать один.
— Что?
— На тридцать два. Не спорь, я лучше знаю. Так вот на тридцать два дома – двадцать семь старух. И нафига вам эта глушь? Глухомань-матушка? Бросай свою школу, переходи в наш АвтоДор, и сразу получишь квартиру! Женишься – двухкомнатную с видом на Оку. А если все-таки тут останешься, мы с ребятами эту халупу разметаем, а на ее месте соберем тебе теплый щитовой домик. И не дорого, всего за полтора миллиончика. Ну, за два. По рукам?
— А где мне взять эти самые миллиончики? – вяло сопротивляясь искушению, спросил я.
— Возьмешь кредит в банке. Получишь все и сразу, а отдавать будешь постепенно. А можно сделать еще проще. Эту халупу на дрова, а тещин дом разберем и сюда. Думаю, в полмиллиона уложимся. Так как?
От сытости и тепла тянуло в сон неудержимо, но второй вариант мне понравился гораздо больше.
Я проснулся только возле дома Агафьи Тихоновны. Стружкин меня растолкал и велел убираться досыпать. На коленях у меня лежала какая-то бумага. Я напрягся и прочитал. Это был экземпляр договора с каким-то СМУ-41 на перенос дома Агафьи Тихоновны в деревню Высокие Дворики. И он был подписан. Уже подписан. Мною. И смета расходов тоже была мною подписана. Ну, и ладно, перейду из школы в АвтоДор, расплачу́сь, не распла́чусь, летом будем с Лидой жить: я, Лида и дети. Вот и славно, вот и хорошо!
Мне приснились наши дети: мои и Лидины. Они поразительно были похожи друг на друга – мальчик на меня, девочка на Лиду. Я с ними гулял по Высоким Дворикам, а потом они выросли, стали трясти меня за грудки и приговаривать голосом Агафьи Тихоновны: «Вот ведь дрыхнет-то! А
История измен. Часть 5 