смотрел на ее спину и видел лишь застежку ее форменного, коричневого платья, мне хотелось только одного - расстегнуть ее, дальше будет лифчик, он тоже застегнут на спине, и его я сниму, я раздену ее, я буду долго целовать и гладить ее тело, вот она уже подо мной, отчего она вдруг стала так похожа на Женю? - Осипов, о чем мечтаем? - физик смотрит на меня, удивленно подняв брови. - О третьем законе Ньютона, Юрий Иванович. - О взаимном притяжении тел? - О нем, родимом. - Ну, иди к доске. Физик улыбается. Классный мужик. На переменках я теперь имел монопольное право прижимать Лидку к стенке, мы стояли друг против дружки, как мартовские кошки, мои руки были уперты в стены по обе стороны от Лидки, я не прикасался к ней, лишь иногда я немного сгибал ногу и толкал своим коленом ее коленку, она, смеясь, толкала меня обратно, она нагибалась, чтобы выскользнуть из кольца моих рук, но не тут-то было, да и она сама, видимо, не сильно хотела вырваться. Если бы уважаемые члены педсовета услышали, что я ей шептал при этом, меня бы в тот же день исключили из школы и из рядов нашего славного комсомола. - Лид, смотри, как у меня стоит. - Ты хам, - смеялась она. - Ты все же посмотри, это ведь на тебя. - Брюки порвутся, - прошептала она, скосив вниз глаза. - Лид, какого цвета у тебя трусики? - продолжал я нагло. - Никакого, - она краснела. - Что, забыла одеть, что ли? - Ага, забыла, - смеялась она. - А вот сейчас мы проверим, - я опускал руку, делая вид, что собираюсь задрать ее платье. Она хватала мою руку и между нами начиналась, сладкая, древняя борьба. К моему удивлению, глядя на нас, класс стал естественным образом разбиваться на пары, коллективные зажималки почти прекратились, зато теперь выяснилось, что в классе катастрофически не хватает углов, где бы могли тихо шептаться и жаться друг к другу определившиеся дуэты. Мы стали встречаться вечерами. Все проходило почти по одному сценарию. Я обнимал ее и увлекал в темноту школьного сада, там я почти насильно усаживал ее в траву, я расстегивал ее пальто, я целовал ее губы, лицо, мои руки не знали удержу, я заваливал ее назад, я гладил ее ноги, сминал кверху ее короткую юбку, нет, нет, шептала она, ну что ты, милая, хрипел я в ответ, ты ведь тоже хочешь, позволь мне, ты ведь моя, я пытался стаскивать с нее трусики, мне мешали резинки чулок, я начинал их расстегивать, пусти, я закричу, сердилась она, я наваливался на нее, я раздвигал ее ноги, мамочка, я боюсь, вскрикивала она и вдруг начинала плакать. Женских слез вынести я не мог. И я отпускал ее. - Перестань, не плачь, - говорил я ей. - Ты меня не любишь, - хныкала она, поправляя одежду. - Люблю! С чего ты взяла, что не люблю? - Любил бы, не делал бы так. - Как? - Сам знаешь, как. - Лидка, я хочу, чтоб ты стала моей. Она молчала, всхлипывая. - Лид, ты еще девочка? - шептал я, сжимая сквозь толстое платье ее грудь. Она молчала, только немного противилась моим рукам. - Ну, скажи, ты ведь еще ни с кем? - не унимался я. - Что "ни с кем"? - она явно злилась. - Ну, вот это, - я скользил рукой под ее юбку, гладил ее там. - "Это"
Дочь и мать - и дать, и взять! 