драмкружок, а студентам нужно было место для репетиций.
Помещение оказалось просто подвалом под сценой, заваленным декорациями, хорошо, что со светом и теплым.
— Ну, что? – сказал Сенька Клевинский, потирая ладони. – Разбиваемся на пары и репетируем.
Маринка дернулась к Макарову, но Ирка ее опередила:
— Чур, Тиква со Шлемой!
Маринка-Альте пожала плечами и, нагло улыбаясь, подошла к Сеньке-Мойше. Светка-Сусанна села на колени к Юрке-Даниилу, а он ей начал что-то шептать в маленькое розовое ушко. Ирка тоже улыбалась, но не нагло, а смущенно. Вовка подхватил Ирку и потянул за декорацию, изображавшую какие-то развалины.
— Честно говоря, – сказала пятнистая от неловкости Ирка. – Как-то странно все это. Я и изображаю блудницу, то есть, проститутку, падшую женщину, отдающуюся за деньги. Слушай, а какие у евреев деньги?
— А у меня больше нету. Так что бери, и давай репетировать. Сенька, небось, Маринку уже жарит.
— В смысле ест?
— Ну как ест...
Макаров, как мог, показал руками и глазами, как Сенька «жарит» Маринку. Ирка, наконец, поняла.
— А почему ты меня выбрал?
Вот те раз, подумал Вовка, это она меня выбрала. Будь моя воля, я бы Светку выбрал. Хотя Ирка тоже ничего, мяконькая...
— Ну, давай, Ириш, репетировать, что ли?
— Давай. Ты мне платье расстегни, там молния заедает.
Ближайшие несколько минут Макаров раздевал Ирку Сеничеву, снял с нее голубое в мелкий цветочек платье, очень короткую комбинацию с нулевым лифчиком, а когда она осталась в больших трусах, Ирка принялась за Вовку. Снимала она и складывала Вовкину одежду аккуратно и также, когда он остался совсем голым, также деловито сняла и сложила свои трусищи, белые в маленьких фиолетовых слониках.
Кто бы что не говорил, а толстые женщины лучше, чем худые. У них там, где у худышек впадины, сплошные выпуклости. За маленькие Иркины груди держаться было совершенно невозможно, и Вовка ухватился поближе, там, где у анорексичек талия. У Ирки талии не было, а были три складки. Вовка поставил Сеничеву «раком», выбрал одну, самую толстую и шершавую и повел решительное наступление на еще две складки, волосатые и между слоновьих ног.
— Ир, ты как насчет хозяйства, стирать, там, готовить любишь?
— А кто ж это любит, – откровенно ответила Ирка, глядя в какой-то ящик. – Есть люблю, а готовить не очень.
Макаров задвинул ей аккуратно, но заерзал слишком быстро. Ирка застонала:
— Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее, а то я в обморок грохнусь!
Была у Ирки одна особенность – кончала она очень быстро и при этом теряла сознание. Поэтому Вовка двигался ласково, медленно, но Ирка все-таки два раза обмякала его неловких руках. Потом оклемалась и прошептала: «Пойдем, посмотрим, как там наши». И они пошли, а, вернее, подкрались. Сначала к парочке – Сеньке и Маринке, а затем – к Юрке и Светке.
Конечно, эти ничего нового придумать не могли. Сенька, уложив Маринку спиной на ящик, держал ее за волосатые ноги и жестоко трахал своим обрубленным «поленом». Юрка усадил Светку лицом к себе и шептал ей на ухо какие-то нежности, а она смотрела вбок и улыбалась. В общем, репетиция удалась на славу.
Юрка Комаровский долго жал Клевинскому и Макарову руки и благодарил за приобщение к высокому искусству. Потом пообещал привести на следующую репетицию свою суженую. Вовка сходу придумал ей роль наложницы, и они расстались добрыми друзьями, пообещав встретиться завтра.
Так оно и вышло. Самодеятельные апологеты Мельпомены еще не раз встречались в уютном подвале и репетировали, репетировали без устали, меняясь
Отвлекающий манёвр 